– Завались, Мотыль! – вдруг вспылил Жбан, трогая «газель» с места. – Братва без хабара нам бошки открутит! Поедем назад, когда найдём хотя бы одну шмару!

Подумав немного, Жбан направил машину по просёлочной дороге, в сторону леса. Должно же подфартить! Городские в села бежали, спасаясь от ходячих жмуров. Эх, жаль, что нельзя поближе к городу пощипать деревушки…

Ближайшая просека вывела на берег болота, превратившись в неровную, сплошь покрытую кочками, но накатанную дорогу. Жбан вовсю вертел рулём, пытаясь сберечь ветхую подвеску, и не заметил светло-серую «буханку», ехавшую навстречу.

– Бра-атишка-а, сто-ой! – остановил приятеля Мотыль. – Гля-а, ло-охи!

– Сам ты лох! – буркнул Жбан и затормозил, увидев, как из остановившейся «буханки» выскочил бородатый мужик с карабином в руках.

Второй мужик, сидящий за рулём, некоторое время пристально разглядывал пацанчиков, между машинами было не больше двадцати метров. Затем, из открывшейся боковой двери вышел священник. Самый настоящий – в длинной чёрной сутане, с крестом на груди, бородой. Впрочем, аккуратной и довольно коротко постриженной. Однако, вместо кадила в руках батюшки оказался полуавтоматический карабин с длинным стволом, на поясе висели подсумки с магазинами.

– Бра-ати-ишка, зы-ырь, по-оп! –пискляво хихикнул Мотыль.

– Зубы не суши, кореш! Ствол спрячь! – огрызнулся Жбан. – Серьезные пацаны!

Вслед за батюшкой из буханки вышли еще трое мужиков, такие же крепкие и бородатые. Каждый сжимал в руках оружие, вскидывая его в сторону незнакомой газели.

Перекрестившись и осмотревшись, священник повесил карабин на плечо и направился к шнырям. Вышагивая так, чтобы не перекрывать линию огня своим товарищам.

– Откуда путь держите, отроки? – низким голосом, почти басом, спросил батюшка, когда Жбан открыл окошко.

– Из Ярославля, отче! – ответил шнырь, не зная, что можно ещё сказать.

– Куда путь держите? С добром приехали, аль лихо замышляете? – поп зычно проговаривал буквы «О», словно читая проповедь.

– Мы это, типа, ну, хавку ищем! – Жбан напрочь забыл, как у людей называется то, что он ест ртом внутрь.

– Хлебом да рыбой одарить можем! Сами-то, чьи будете? Или сироты бездомные?

– Сироты, отче… Что ло… люди подадут, тому и рады!

– Блаженны вы, отроки Божии! От бесовских исчадий без общины как отбиваетесь? Вижу, не сытно поживаете!

– Ага, отче, не сытно… - Жбан с трудом понял, что сказал поп, но вида не подал.

– К нам пожалуйте. Вы молодые, вижу, жизнью побитые, отдалились от Господа нашего, Христа. Накормим, напоим, в свежее оденем, опосля поедете куда хотите, или причастие примете, да своими станете! Если не торопитесь, ждите нас тут, мы по делу едем, через час вернемся, вместе к обители и поедем! – поп внимательно посмотрел на шнырей.

Те сидели ровно, тихо, не дёргаясь. Мотыль ёрзал тощей задницей по сидению, но без кипеша.

– Без база… Хорошо, отче! – Жбан старался вспомнить, как разговаривают фраера и лохи.

Нормальный, воровской базар тут не катит. Надо затихариться и посмотреть, что будет дальше. Может, в натуре, у попа на малине получится разжиться ништяками, и свалить по-тихому.

Когда буханка с попом и его братвой уехала, Жбан вышел из машины, потянулся блаженно после неудобного кресла «газели». Глубоко, как смог, впалой грудью и прокуренными лёгкими, вдохнул свежий лесной воздух. Прокашлявшись, снова попытался подышать, во второй раз получилось гораздо лучше. Вокруг стояла почти оглушительная тишина, впервые за много времени услышанная Жбаном. Лёгкий ветерок игриво пошатывал верхушки сосен, сочащимся лесными ароматами воздухом дышалось все легче. Вдруг Жбан почувствовал вонь. Не мертвяцко-химозную, но миазмы давно не мытого тела. Принюхавшись к себе, шнырь вдруг понял, что воняет он сам. Сколько не мылся с начала шухера? Нет, сколько времени прошло от последней помывки ДО шухера?

Громко хлопнула дверь газели, отчего Жбан даже вздрогнул, испуганно обернувшись. К нему подошел Мотыль, с пистолетом в руке. Выглядел он неважно – серый, нездоровый оттенок худого лица, весь замызганный, слипшиеся сальные волосы, покрытый пятнами спортивный костюм, обгрызенные почерневшие ногти на коричневых от грязи руках… Внезапно Жбан понял, что сам он такой же, ободранный, покрытый многонедельной грязью чушкан. Понятно, почему люди пахана брезгливо отворачивались во время разговора!

– Слы-ы, браатииишка! – снова заныл Мотыль. – Чё, заканту-уемся у по-опа-а?

– Без базара, кореш! – ответил Жбан, принюхиваясь к подельнику.

От того смердело ещё сильнее, как из давно нечищенной параши.

– Ты, короче, базар фильтруй и метлу привязывай, понял? Пацаны вроде конкретные за бородой ходят, за непонятки могут накатить или мочкануть.

– О-отвеча-аю, ко-орешо-ок! – Мотыль умел притворяться фраерком беспонтовым, с того и жил раньше. – Всё-ё путё-ём бу-удет!

Жбан достал сигарету, прикурил, смачно затянулся, перебивая табачным дымом нестерпимую вонь, исходившую от него и Мотыля. Прав был священник, надо переодеться в чистое и помыться. В таком виде того и гляди, примут за жмуров и замочат, от греха подальше.