— Есть, — без особого энтузиазма откликнулся грузный, неповоротливый Ильютович.

— Берите молодежь в помощники, и с Богом!.. Та-а-ак, кто у нас старший артиллерист? Лейтенант Демидов? Произведите учет оружия и огневых припасов.

В наличии оказалось шесть наганов, два кортика и один артиллерийский тесак.

— Николай Михайлович, — Леман отлично вошел в свою роль. — Вам придется взять на себя обязанности ревизора. Как у нас с провизией?

Провизии вышло удручающе мало. Перетряхнув все карманы, офицеры выложили на разостланный носовой платок Грессера плоскую баночку сардин, три английских бульонных кубика и горстку слипшихся в табачных крошках монпансье.

Больше всего обрадовались жестянке, в которой можно было кипятить воду — полстакана зараз. Пили по очереди, обжигая губы о закопченную жесть, горячий хвойный отвар, присасывая выделенный Грессером крохотный леденец. Никто не смог припомнить чаепития более сладостного, а главное, живительного, чем это.

Тем временем Ильютович и в самом деле проявил инженерную сметку: из ветвей и снега соорудил нечто вроде грота, обращенного к кострищу. Нарубили лапника тесаком, на него и завалились, тесно прижавшись друг к другу.

Леман распорядился выставить на ночь боевое охранение. Вахту решили нести по два часа — до рассвета. Демидову выпала «собака». С полуночи и далее.

— Возьмите мою овчину! — стянул Леман с плеч романовский полушубок, он единственный, кто был одет не в бушлат и шинель. — Передавайте его по смене, а мне кидайте ваше рубище. Не замерзну в куче…

— Дима! — погрозил пальцем Грессер. — Помни наш уговор!

Эту ночь передремали по-божески. Утром встали все и, похлебав из жестянки бульону, двинулись в путь. Приморозило так, что ноздри слипались от неосторожно втянутого воздуха.

Островерхие ели стояли в снежных нарядах посреди вечной тишины, сотканные из хвои и снега. В этой стылой красе была разлита смерть, и Грессер с беспощадной ясностью прочитал в низком небе последнее условие их затянувшейся игры: «Если засветло не выйдем к жилью, утром встанут немногие». Себя он не тешил иллюзией. И потому с мрачным любопытством оглядел ландшафт своей грядущей кончины: «Так вот где Бог привел…»

Во всяком случае, здесь, под сенью еловых лап, в бескрайнем снежном саване, выходило лучше, чем в тесном затхлом отсеке «Тигрицы» или под стенкой городского пустыря…

Молча двинулись на чистый вест.

К вечеру не открылся ни один знак человеческого присутствия. К вечеру еще подморозило. И похоже было, что ни один Грессер валился на лапник с мыслью не о ночлеге, а о смертном ложе. Не грел и костерок, разложенный кое-как. Тем не менее охранение все же выставили, и первому опять выпало вахтить Демидову.

Уже сквозь сон, сладкий гибельный сон замерзающего человека, Грессер уловил сухой хлопок нагана. Он сразу понял, что случилось…

— А, ч-черт! Не уберег…

Он рванулся на выстрел, словно чужая смерть придала силы. Чертыхаясь горестно и злобно, кавторанг проваливался в глубокие следы, оставленные лейтенантом… У кого-кого, а у него-то был шанс выбраться из этих дебрей. Молодой, сильный… Он бы мог и в одиночку выбрести на жилье…

Но Демидов — живой и невредимый! — шагал ему навстречу, сгибаясь под тяжестью матерой волчицы. Сбросил зверя в снег.

— Вот… С первого выстрела положил… Прямо в башку, — с трудом отдышался Дмитрий. — На живца взял.

— Как это?

— Лег на снег… Она подкралась. Вроде как на падаль… С первого выстрела. У меня всего один патрон и был.

— Ну, значит, жить тебе долго… Смерть свою пристрелил.

Волка освежевали, выпотрошили, тушку жарили на еловом стволике, поворачивая как на вертеле. Грессер запек волчье сердце в угольях… Рвали полусырую, полусгоревшую волчатину голодными зубами. Оживали… Только Ильютович не ел:

— Не могу… Собачатина. У меня пес дома остался…

Шкуру подсушили над костром. Нарезали меховых стелек в сапоги. И поутру двинулись дальше. Смерть подарила им этот ночлег. Но ненадолго. К полудню Леман скорчился от дикой рези в желудке. Остановились. Развели костер… Потом слегли еще двое — Твердоземов и Любимов. Полусырая волчатина выходила боком.

Леман корчился и просил пристрелить его… Чтобы не слышать его стонов, Грессер оставил при больных Ильютовича, и вместе с Демидовым они отправились бродить по округе. Шли без надежд. Понимали оба: на сей раз — конец. С больными не уйти.

Стояло мартовское полнолуние, и огромная красная волчья луна катила по верхушкам елей.

— Николай Михайлович, смотрите! — вскрикнул Демидов.

На вершине валуна, похожего на постамент Медного всадника, высился большой деревянный крест о восьми концах — под голубцом. Поодаль, на берегу заметенного озерца, стояла рубленая часовенка, а подле нее три избушки, сращенные в одну под единой крышей. В крохотном оконце тлел красный свечной огонек. Туда и постучались, все еще не веря глазам своим. Из низеньких дверей вышел старец в черном монашеском облачении и в черных же валенках, бесстрашно спросил: