— Погодка что надо, — сказал Михайлов, оглядывая быстро несущиеся облака, которые едва не цеплялись за крест храма. — Море от Босфора расходилось. Иерозвук нынче мощный пойдет.

Смеркалось. Отец Досифей возжигал лампады и свечи.

Братья вынесли из церковного амбара два больших медных раструба, закрученных улитками, и установили их в трапезной, направив аппараты на алтарь. Приват-доцент вместе с братом настраивал аппаратуру и кое-что по ходу дела пояснял Надежде Георгиевне:

— У этого храма необычайная акустика. Мастера придали сводам пропорции морских раковин-волют, и потому он, как огромное параболическое зеркало, ловит иерозвук и даже фокусирует его. Фокус находится вон там, — Дмитрий Николаевич показал на алтарь, где отец Досифей, влезший на стремянку, зажигал маленькое паникадило.

— Я бы хотела ощутить иерозвук на себе! — воскликнула девушка.

— Увы, женщина не имеет права вступить в алтарь, — развел руками приват-доцент. — Отец Досифей не допустит такого святотатства. Он и так к нам благоволит. Правда, не без пользы для себя. Если иерозвук пробудит наших больных, а мы на это очень рассчитываем, то, сами представляете, какая слава пойдет о храме. Чудодейственное исцеление со всеми вытекающими отсюда приятными для причта последствиями.

Ветер глухо гудел в барабане церковного купола. Офицер вращал маховички, медленно наводя раструбы на нужную точку. К ушам его тянулись гуттаперчевые слуховые трубки.

— Что это за аппарат? — почему-то шепотом спросила Надежда Георгиевна.

— Это детище Николая: усилитель иерозвука. Видите, как колеблется пламя свечей? Это не от сквозняка.

Отец Досифей зажигал в паникадиле последние свечи. Внезапно все они погасли — разом, а священник выронил из рук пальник, схватился за грудь, застонал, зашатался и рухнул со стремянки на пол церкви.

Все бросились к нему. Но едва они приблизились к распростертому телу, как лица всех троих исказила гримаса невыносимой боли.

— Аппарат! — прохрипел приват-доцент. — Выключи его… Убери… Сбей настройку!

Михайлов едва смог добраться до своей установки и перевести раструбы в нейтральное положение.

Отец Досифей был мертв. Дмитрий Николаевич отчаянно давил ему на грудину, пытаясь оживить остановившееся сердце. Тщетно.

Глухо выл ветер под сводами форосского храма…

Зал военно-морского суда блистал золотом офицерских погон. На скамье подсудимых сидел тоже офицер — старший лейтенант Николай Николаевич Михайлов. Впрочем, теперь уже бывший. Судья зачитывал приговор:

— …Военно-морской суд Севастопольского гарнизона признает бывшего старшего лейтенанта Российского императорского флота Николая Николаевича Михайлова, дворянина Киевской губернии, вероисповедания православного, тридцати лет от роду, виновным в непреднамеренном умерщвлении настоятеля Крестовоздвиженского храма отца Досифея, в миру Гименеева Александра Никодимовича, вследствие преступной неосторожности в проведении физических опытов в Форосском храме… На основании статей сто первой и семнадцатой Свода законов Российской империи приговаривает вышеозначенного Николая Николаевича Михайлова к лишению чина и всех сословных привилегий с отдачей в арестантские роты и каторжные работы на семь лет…

В зале неодобрительно зашумели…

«Профессор Шведе» густым ревом тифона приветствовал тех, кто пришел встречать моряков и ученых из трехмесячной экспедиции. На стенке Морского вокзала играл духовой оркестр. Цветы, объятия, поцелуи…

И только Шулейко был мрачен. Сестра встретила его с заплаканными глазами.

— Я тебе говорила — не уезжай! Не справиться мне с ними обоими. Парни в таком сложном возрасте… Как сердце чуяло…

— Да говори толком, что случилось!

— То и случилось, что случилось… Вадим влип тут в одну историю. И Лешку моего втянул, — всхлипнула сестра. — Оба под следствием сидят. Судить будут…

Слезы ручьями покатились по ее щекам.

Шулейко рванулся на стоянку такси, придерживая на плече легкую дорожную сумку. В машине сестра, прикладывая платочек к глазам, выговаривала брату:

— Тебе давно надо было жениться… Светы нет, тут ничего не поделаешь… Живые о живых должны думать. Парню семнадцатый год, а ты все по морям болтаешься.

— Хватит об этом!

— Нет, ты должен что-нибудь сделать! — настаивала сестра. — Лешу все равно отпустят, он несовершеннолетний. А вот Вадим… Вспомни, два года назад он упал с мопеда. У мальчика была черепно-мозговая травма. Может, это учтут?

— Да какая там травма? Шишку набил…

— Нет, травма! Самая настоящая травма. Она теперь сказывается на его психике. Мальчик рассеян, плохо спит, вспыльчив. Ты должен сходить к судебному психиатру и все ему объяснить…

Шулейко хранил угрюмое молчание.