Было за полночь. Мне никак не удавалось уснуть, и, подсев к столу, я пытался продолжать историю Лака, пытался провести его через скалы, помочь ему отыскать теплую пещеру, где его ждала бы семья. Ничего не получалось. Я смотрел за окно, на пустырь. Щурясь, я наблюдал за играми тоших детей, резвившихся у реки в свете луны. Расслабил веки — никого. Поднял взгляд на три рисунка на стене: мой портрет, Светлячок, мы с Эскью в пещере. Прошептал первую строку дедовой песни: бывал я молод, и в расцвете си-ил… Повертел в пальцах свои реликвии — аммонита, пони и окаменевшую кору. Прикрыв глаза, я сразу увидел мерцающего в уголках моего разума Светлячка. Помолился за деда. Уловил запахи горелого дерева, немытого тела и горячего пота, вновь открыл глаза и увидел ее — мать Лака. Завернутая в звериные шкуры, она припала к полу в углу моей комнаты. На протянутой ею ладони я увидел цветные камушки. Губы ее шевелились, беззвучно выводя уже знакомые слова: верни мне сына, верни мне мое дитя. Я отвел взгляд от ее лица, вновь посмотрел — женщина все не исчезала. Снова выглянув в окно, увидел там темную сутулую фигуру и черного пса у ее ног: Эскью.

Я не сводил с него глаз. Нет, он не исчез. Быстренько натянув одежду, я на цыпочках прошел по дому и выбрался в ночь. Ни души. Снег скрипел под ногами, пока я шагал к реке.

— Эскью, — шептал я. — Эскью!

Нет ответа. Я оглянулся по сторонам — никого. Плотнее запахнув куртку, крикнул в голос:

— Эскью!

На дальней от меня стороне пустыря, на всей нашей улице светилось единственное окно — в моей комнате, где над листками с рассказом о путешествии Лака осталась гореть настольная лампа. Даже отсюда в ее свете была видна сгорбленная, вжавшаяся в стену фигура его матери. По моему телу бежали мурашки.

— Кто это? — донесся чей-то голос.

— Кто здесь? — спросил я. — Это ты, Эскью?

Сдавленный шепоток, короткие смешки, тихие высокие голоса: «Кто это? Кто это? Кто это?»

Меня обступили дети — я видел их лишь уголками глаз, а они пялились в упор, беззастенчиво меня разглядывая. Почти голые, худые и бледные тела. Огромные, внимательные глаза на почерневших лицах.

— Кто это? — шептали они друг другу. — Кто это?

Новая волна хихиканья.

— Кит Уотсон, — шептали дети. — Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.

Я крутился на месте, пытаясь разглядеть их получше, но тут послышался голос Эскью и наступила тишина, которую нарушало только тихое рычание Джакса.

— Сидеть!

Его голос огрубел, стал глубже и взрослее. Лицо Эскью потемнело, а плечи раздались вширь. На нем было несколько слоев тяжелой, темной одежды. Голова наклонена вперед, волосы грязные и растрепанные.

— Эскью…

— Мистер Уотсон?

— Где ты был, Эскью?

— Далеко.

— Твоя мать сама не своя от переживаний, а сестренка…

— А он?

— И он тоже, — твердо ответил я. — Тоже ждет тебя домой.

— Ха!

Меня била дрожь. С берега реки к нам было обращено множество детских лиц; я вновь слышал свист их дыхания и исполненный страха шепот.

— Я явился за тобой, Кит.

— За мной?

— Да. Ты один-единственный.

Я смотрел на Эскью, ежась под своей курткой.

— Ты можешь их видеть, — прошептал он. — Не так ли, Кит?

Их глаза таращились на нас над кромкой обледеневшего берега. Шелестели вздохи и шепотки.

— Ты видишь, — определил Эскью. Джакс зарычал ему в тон.

— Вижу, — прошептал я.

— И не только их. Ты видишь и другое, что не существует для чужих глаз.

— Да.

Он шагнул ко мне:

— Все потому, что ты умер, Кит. Ты видишь мертвыми глазами. И стоишь тут с другими мертвецами, такой же, как они.

— Эскью, приятель… Это полная фигня.

Дети забормотали, зашептались.

— Кит Уотсон, — шептали они. — Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.

Эскью рассмеялся:

— Ты помнишь, Кит? «Джон Эскью, тринадцати лет от роду». «Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду». Наши выбитые в камне имена, под густыми кронами деревьев. Они ждали тебя здесь.

— Это случилось давно, Эскью.

— Вещи, которые произошли в далеком прошлом, возвращаются к нам снова и снова. Земле не сдержать всех мертвецов. Они восстают и наблюдают за нами. Тянут нас к себе.

— Брось, Эскью.

— Что привело тебя в Стонигейт, Кит?

— Моя бабушка умерла, и…

— Смерть привела тебя. Смерть позвала. «Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду». Даже твой могильный камень ждал тебя здесь — в точности как и Джона Эскью, тринадцати лет от роду.

Потянувшись вперед, он вцепился в мое запястье.

Я сжал в кулаке каменного аммонита.

— Хочу, чтобы ты пошел со мною, Кит. Идем, сыграем в игру под названием «Смерть». На этот раз по всем правилам.

— Эскью, отпусти меня.

— Я могу показать необычайные вещи, Кит. Материал для твоих рассказов, на много десятилетий вперед.

Его хватка окрепла. Пес рычал, дети в ужасе шептались. Эскью развернулся, потащил меня за собой.

— Вот почему ты во всем подобен мне, — сказал он. — Потому что мы знаем о тьме прошлого. Знаем о тьме, поглотившей мертвых.