Мне разрешалось в квартире делать всё, кроме одного: трогать книги. В кабинете профессора вся стена была заставлена учебниками и всякими томами. Как-то хозяева уехали на Иссык-Куль отдыхать, я решила воспользоваться их отсутствием, побелить потолки. Залезла на лесенку, взглянула сверху на книжные полки – а они чёрные от пыли! И книги все в пыли, не выдержала я. Стала накладывать их в детскую ванночку и выносить во двор, все выхлопала, протёрла, расставила, любуюсь. Чудо как хорошо стало: чёрные корешки – с чёрными, синие – с синими, красные – с красными.

Приехали хозяева. Вошёл Александр Абрамович и ахнул:

– Что ты наделала? Как же я теперь нужную литературу искать буду?

– Всё на месте, – успокаиваю я его, не поняла его горя, ведь я так и осталась неграмотной, ни одного класса не закончила! Как-то получаю телеграмму: «Ваша сестра тяжёлом состоянии, выезжайте». Поехала я в Ташкент. Сестра Фёкла-Мария уже на пенсии была. Загорелось у неё как-то масло на плите в сковородке, она хотела фартуком прихватить сковороду, снять с плиты – загорелись фартук, платье. Она выскочила с кухни в общий коридор – никого нет. Там даже ведро с водой стояло, собирались пол мыть. Но она ничего не видит, растерялась, бегает туда-сюда вся в пламени, потом упала вверх лицом, кричит. Тут люди прибежали, потушили огонь, увезли в больницу. Когда я приехала, она лежит, как космонавт, вся в бинтах, а лицо зелёнкой намазано.

– Мария, ты меня видишь? – спрашиваю.

– Вижу, только глаза и остались, – отвечает она. Три месяца я была около неё – прикорну на стуле, посплю немного, и опять ухаживаю за ней. Дали мне барсучьего жира смазывать кожу, а я его нигде даже подсунуть под бинты не могу, только на запястье немного удалось подсунуть. Профессор увидел – замахал руками: «Перестаньте, нельзя!». Я медсёстрам коньяк, конфеты покупаю, чтобы они лучше ухаживали, а они даже перевязок не делают, мол, всё равно умрёт…

Через три месяца от неё завоняло – гниёт заживо, а бинты не снимают. Я вызвала брата Павла из Новосибирска, да ташкентская родня подъехала. Захожу я к профессору, говорю: «Забираю я сестру, раз вы не лечите». «Она всё равно умрёт», – говорит он. «Так пусть умрёт дома», – ответила я. Закрыл он голову руками, чтобы не видеть – он не имел права отпускать, и мы унесли Фёклу на носилках. Только носилки и были казённые. К тому времени простыни, подушки, матрас уже были нашим заменены. Участковый врач отказалась ходить к нам: зачем забрали из больницы? А мы и сами не знаем, правильно ли поступили. Да и какие мы медики, все неграмотные – кто что знал, что подсказывали люди, то мы и делали.

Павел привёз овечьего кала, сметанкой приготовленного. Сняли мы бинты – ужас! Где у неё раньше резинки были на трусах – рука проваливается, такие канавы. С груди подняли коросту – оказалось, это не кожа, а сгнивший бинт, под ним лужа гноя. Раздели всю, намазали где калом, где мазью, и лицо – сплошная короста. Стала её лицо каждый день барсучьим жиром обливать, а сестра смерти молит, просит: «Отвезите меня в больницу, тут вы мне долго умереть не дадите!». Я говорю ей: «В больницу к тебе я больше шага не сделаю!» Боли у неё были ужасные, как она терпела – не знаю, лежала голая под пологом…

Однажды короста с лица, как маска, снялась, и мы увидели, что… вся её красота осталась! Даже лучше стала, помолодела – ни одной морщинки не осталось! И с этого времени стала она поправляться. Я уже давно во Фрунзе съездила, уволилась, и всё была около сестры. Три месяца в больнице, и восемь месяцев дома у неё. Тамара-Ханум приезжала несколько раз, навещала, сочувствовала, но материально не помогала, я все свои сбережения истратила. Пошла как-то посмотреть свою старую квартиру,

а там эвакуированные живут. Вещи мои – все у домоуправа, сохранились.

В общем, когда сестра на ноги встала, я её приодела, и пошли мы к участковому хирургу, которая отказалась к сестре ходить. Она даже лицо закрыла: «Неужели это Маслова Фёкла?».

Потом повезла я сестру во Фрунзе – у меня же там квартира оставалась. И вот, надо же так – приехали мы в апреле, а в мае сестра умерла от камня в жёлчном пузыре. Ей неправильно диагноз поставили – мол, поджелудочная железа больная. Стали ей через день после поступления операцию делать, а уже жёлчь разлилась – камень прорвал. Ничего не смогли сделать! Зря были все мои труды… Я продала квартиру, переехала в Ташкент, пошла работать в больницу в отделение грудной хирургии – нянечкой, а скоро меня сделали младшей медсестрой. Так жизнь и прошла.

Никаких секретов долголетия я не знаю. Работала всегда, себя не жалея и вперёд не загадывая. Детей у меня не было… Жалеть об этом? Опять же – на некоторых детей посмотришь да и думаешь: «Не стоит». Иногда старушки мне даже завидуют: свои-то дети их совсем заели. Вот скоро

Пасха, я заказала новое платье, из ситчика. Всё перестирала, перегладила, накрахмалила. Отчистила всю кухню – пойдём, покажу.

Всё это мне говорила 90-летняя женщина, Анна Степановна Пережигина, которая без стона не могла подняться с дивана и ни-че-го не видела! При этом вокруг всё сияло чистотой в её маленькой квартирке на улице Хименко, в Петропавловске. Блестели стёкла фужеров в шкафу, сияли белизной накрахмаленные салфетки, связанные когда-то руками умелой хозяйки. Я вспоминала свою неухоженную квартиру, и мне было стыдно.