Шрифт:
Неожиданно его что-то начало беспокоить. Какие-то тени мелькали вокруг лошадей, и он никак не мог сообразить — во сне они мелькают или на самом деле.
От этой тяжелой и какой-то напрасной неразберихи он наконец проснулся, подхватил карабин и начал стрелять куда попало.
Днем Митька снова оказался в одной паре с тем мужиком, который свисал в Архиповке из окошка. Часов до десяти утра они не обменялись ни словом, настороженно прислушиваясь только к лесу вокруг и ходу своих коней. Потом первым заговорил мужик.
«Слышь, паря, ну ты чо? Ты как?» — спросил он.
«Да я нормально, — ответил Митька. — А чо?»
«Не заладилося у нас».
Митька промолчал, поняв, что речь идет не о ночной стрельбе, и рассчитывая, что мужик от него отстанет.
«Сегодня ведь эту Романовку тоже не найдем, — продолжал тот. — Кружим и кружим, как кобель вокруг сучки. Дороги толком, на хрен, не знает никто. На эту сторону лет десять уже, наверное, не ходили. Елки какие-то повырастали везде».
Митька молчал, глядя прямо перед собой.
«А ты, паря, чего молчишь?»
«Я не молчу».
«А чо ты тогда делаешь?»
«Еду».
«А-а, ну едь-едь. Вчера один тоже так ехал. Лежит теперь с колом в горле, и ничо ему уже не надо».
Кони, высоко взбрасывая копытами снег, прошли еще с полкилометра, и мужик заговорил опять.
«Ты сам-то чего домой повезешь?» — спросил он.
«Откуда?» — удивился Митька.
«Из Романовки, ети ее! Откуда еще? Если найдем, конечно. Или ты просто так поехал? Староверок помять?»
«Я?.. Нет… Мне на эту сторону надо было…»
Мужик покосился на него и обмахнул рукавицей иней с усов.
«Поцапался с кем?»
«Но», — Митька с неохотой кивнул.
«Понятно. А когда вернешься — чо тогда будет?»
«Не знаю. Убьют, наверное».
«Во! Крепко поцапался».
«Ну да».
«Дак не возвращайся».
«А как?»
Мужик на мгновение задумался и потом кивнул:
«Тоже верно. Никак не выходит».
Минут пять ехали молча.
«Слышь, паря, — снова первым заговорил мужик. — Я тут соображаю. Дак если тебе самому ничо в этой Романовке не надо… Или все-таки надо?»
«Нет, не надо».
«Ну, вот видишь. Если тебе ничо не надо, дак, может, ты мне поможешь кое-чего найти. А то там, знашь, стрельба, беготня начнется. Ребята баб ихних будут мять».
«Ну?»
«Чего ну? Поможешь или нет?»
«Так чо помогать-то?»
«Вот бестолковый! Уходить мы оттуда быстро будем. Второпях. У япошек Квантунская армия тут под боком. А мне надо кое-чего присмотреть. Я один не успею».
«Ну, хорошо, помогу. А чего надо?»
Мужик оживился.
«Значит, так. Тесть просил…»
Когда он дошел в своем списке до пчелиных ульев, Митька удивился, как он все это собирается увезти на одной лошади.
«Дак, и на твою, паря, нагрузим. Ты же обещал вроде помочь».
«Не, дядя. Я обещал поискать».
«Чо, не повезешь, что ли?»
«Нет».
Мужик замолчал, насупился, а потом зло буркнул:
«Правильно тебе командир этой ночью расквасил морду. Мало еще, гаду. Казенную лошадь, ети ее, пожалел».
Когда Водяников под утро бил Митьку за то, что своей внезапной и неоправданной стрельбой он мог выдать расположение отряда, сам Митька закрывал руками голову и удивлялся непонятной ему бестолковости командира. На его месте он лично наградил бы себя, Митьку, именным оружием или, на худой конец, часами за внимательность на боевом посту, а вовсе бы не колотил зоркого часового почем зря.
Потому что тени в лесу, из-за которых поднялся переполох, действительно были. В этом Митька мог поклясться на чем угодно. Просто ему не повезло, и он не попал в них, но наутро, до выступления, он все же полез в сугробы и нашел на том месте, где что-то мелькало, следы. И следы эти были совсем не волчьи. Теперь Митька знал, что их отряд тут действительно ждут.
Но Водяников не стал его слушать.
«Пошел вон! Еще раз сунешься ко мне — пристрелю».
Митька понял, что ему нужны доказательства, и на следующую ночь, как только вокруг лошадей опять закружилось что-то невнятное, он не стал открывать пальбу, а постарался тихонько подкрасться поближе.
Не удалось.
Когда он очнулся, голова у него раскалывалась от боли, а на затылке, по которому сзади, очевидно, ударили чем-то тяжелым, проступила липкая кровь. Но самое страшное было не это.
Не поднимаясь на ноги, Митька тупо вертел во все стороны головой и просто не мог поверить тому, что он видел. Вернее, тому, чего он как раз не видел. В первую секунду его мозг вообще отказался соображать.
На поляне, от края до края залитой голубым лунным светом, никого не было. Ни своих, ни посторонних, ни каких-то теней. Все исчезло. Остались одни кусты, за ними деревья и везде снег. Над снегом осталось черное небо. А между ними — то есть между небом и снегом — не было ничего.