София улыбнулась, складки на подоле её платья зашелестели от лёгкого порыва ветра. Она коснулась щёк, чтобы немного остудить их холодными пальцами, и склонила голову в знак приветствия. Ей всегда становилось легче рядом с Витольдом – немного строгим и вместе с тем на удивление мягким и великодушным. Он относился к Софии с таким поразительным уважением, словно и она тоже имела право называться его сестрой. Розамунда при виде брата отпустила подругу, побежала к двери, забыв надеть туфли, и бросилась Витольду на шею. Он добродушно расмеялся и потрепал младшую сестрёнку по голове.

– Моя шалунья! Держу пари, что ты опять вывела бедную миссис Джонсон из себя. Я видел, как она вытирала красный нос и в расстроенных чувствах приговаривала: «О, это разбивает мне сердце!» – Витольд с такой точностью передал привычные интонации бедной учительницы, что обе девушки не смогли удержаться от смеха.

– Она сама виновата! Не представляю, как Софи её терпит… Мой любимый брат, как сильно я по тебе соскучилась! – Розамунда ещё крепче прижала к себе Витольда и поцеловала его в щёку. Она внезапно охрипла, и её голос понизился до шёпота.

– Не отпущу…

Очередная разлука с братом стала бы для неё невыносимой.

– Ох, и всё-таки отпусти меня, на этот раз я приехал надолго… Мне очень хочется обнять свою вторую сестрёнку, – он высвободился из объятий Розамунды и перевёл взгляд на Софию.

– Я скучала по тебе, – наконец сказала она, стирая пальцами невольные слёзы. Витольд ничего не ответил, а только притянул к себе Софию и почти сразу же отпустил. Он поднял шторы: за окном ещё сверкали молнии, но дождь уже прекратился.

– Эх, хотелось бы и мне быть такой же умной, как Софи, – Розамунда с тяжёлым вздохом опустилась на табурет. Не прошло и тридцати секунд, как она снова вскочила на ноги и, подбежав к трюмо, схватила золотую статуэтку. Балерина с крыльями бабочки замерла в отважном прыжке, точно собиралась покорить высоту и попросить у небесных жителей приют на несколько столетий вперёд. Розамунда снова вздохнула, упрекнув себя в излишней беспечности. Наверное, ей давно пора повзрослеть и научиться вести себя, как подобает юной леди из королевской семьи. Но что поделать, если это так сложно и скучно, а ей всё время хочется бегать и резвиться. Роззи повернулась к брату и лучшей подруге, не переставая задумчиво покусывать пухлые алые губы. Такие бывают обычно у капризных детей.

Витольд не выдержал и снова расхохотался не в силах отвести взгляд от нахмуренной сестры.

– Само очарование! – давясь смехом, проговорил он. София улыбнулась ему в ответ, подошла к Розамунде и обняла её за плечи. Подруга вспыхнула, обвинив обоих в жестокости и откровенном равнодушии к её несчастной судьбе. Придерживая полы красивого голубого платья из шифона, она выскочила вон и намеренно ни разу не оглянулась. Оказавшись у себя в комнате, Роззи поджала губы и зашмыгала носом. Брат до сих пор считал её ребёнком, и даже София время от времени глядела на неё с какой-то необъяснимой снисходительностью. Впрочем, Розамунда всё же находила этому одно простое объяснение: Софи была намного серьёзнее и старательнее своей подруги. Дочь короля, разумеется, не завидовала дочери рыбака, к тому же София никогда не вела себя с ней высокомерно, невзирая на успехи в учёбе и похвалу учителей. Но иногда Роззи очень хотелось поменяться с ней местами. Стать такой же сдержанной и внимательной… И тогда бы в неё влюбился храбрый рыцарь Логоса, похожий на Витольда. Он бы не переставал думать о возлюбленной даже во время сражения вдали от родных мест и умер бы с её именем на устах. Принцесса поморщилась и покачала головой: нет, тот рыцарь не умер бы. Он бы точно вернулся, чтобы сделать своей даме предложение руки и сердца. Вот теперь Розамунда улыбнулась и принялась ходить по комнате взад-вперёд, наматывая на палец тёмную прядь.

– Кажется, она на нас немного обиделась, – София развела руками. Как ей лучше всего поступить: утешить подругу и попросить прощения или просто переждать бурю? Через пару часов, а то и раньше, Розамунда сама забудет, что обижалась. Витольд ничего не сказал, а только опустился на колени и крепко сжал холодные пальцы названой сестры. Она быстро высвободила руки, вскочила с места и подошла к окну. После грозы на стёклах ещё остались робкие капельки – следы несчастья, выданного за ненастье. Но дождь выплакал все слёзы. За окном ругался ветер, мудрый и сильный, но всё-таки безутешный, а впереди не было ничего, кроме рассеянной незрячей пустоты. София повела плечами. За спиной скрипичной сонатой раздавался голос – тихий, спокойный и немного простуженный. А может быть, он, как и хитроумный дождь, прятал боль в потоке нечаянных слов?

– Прости, что испугал тебя. И сам не понимаю, что это со мной, – Витольд закрыл ладонью глаза и оскалился, как волк, попавший в капкан. – Не было ни минуты, когда бы я не думал о тебе… Знаю, это всё глупости. Да и какое право я имею говорить об этом? Не обращай внимания, – он закусил губу и провёл пальцами по складкам на лбу. София не смела повернуться к нему лицом, но и уйти тоже не могла. И вовсе не потому, что за её спиной терзался любовными муками сын короля. Она уже давно догадывалась о его чувствах, но видела в нём только брата и друга. Сердце Софии принадлежало другому, и она ничего не могла с этим поделать. Витольд должен был понять… О, он, конечно же, понимал! А иначе и быть не могло. Дорогой друг улавливал все интонации её беспокойного сердца, а порой ещё и гораздо быстрее, чем она сама.

– Витольд, ты, твоя сестра и мой отец – самые родные для меня люди. И нет во всём свете никого, кем бы я дорожила больше… Я бы умерла, если бы от этого зависело ваше благополучие… Пожалуйста, Витольд, ты же знаешь, как нам с Розамундой тяжело обходиться без тебя!

– Я знаю, – рыцарь встал. Табурет, на котором он сидел, повалился на пол и треснул посередине. – И я бы тоже с радостью отдал жизнь, чтобы защитить вас двоих… У меня болит голова, дорогая, мне очень хочется спать.

– Доброй ночи, – дрогнувшим голосом произнесла София. Витольд, как заворожённый, наблюдал за плавными движениями рук возлюбленной. Она рисовала таинственные знаки на запотевших стёклах. Витольду хотелось перехватить её хрупкое запястье, поднести к губам длинные пальцы и самому написать послание на окне… Он поднял сломанный табурет и, не говоря больше ни слова, вышел из тесной учебной комнаты. На стекле появились аккуратные буквы – такому почерку позавидовал бы иной каллиграф.