Вот так бедная сирота с нашим прадедом и поженились. Так Валентина рассказывала. Правда, от случая к случаю прабабка Маришка становилась у нее Василисой или Аленой, ну да это, наверное, от забывчивости. Это сама сестра говорила…

Хотя она, может, тоже врала. Поручиться я не могу.

Оригинальная у меня, однако, амнезия получается, просто по всем классическим канонам: «тут помню, тут не помню». Интересно, почему такие мелкие детали и ассоциации всплывают в памяти легко и словно бы без всяких усилий, а вот значимые вехи биографии остаются за чертою дозволенного?

Я задумчиво усмехнулась. Это была, пожалуй, самая малая из теперешних моих проблем… Взять хотя бы природу Пурпурного Мира: мир это или просто периодически повторяющийся глюк? Если глюк, то еще ладно, а если мир, то ведь с этим надо же «что-то делать».

Размышления мои были дурацкими. Пассивными и неплодотворными, они не несли ничего нового, ничего не могли решить.

Детские годы моей жизни я помнила хорошо. Помнила строгие валентинины глаза: сестра по жизни была почти отличницей и почти аккуратисткой, спокойной, настойчивой, выдержанной. Она воспитывала меня вдвоем с бабушкой Катей, не имевшей, в общем-то, к роду Гольц никакого отношения, но женщиной доброй и понимающей. Когда мне было лет восемь, бабушка умерла. Каким-то образом настойчивой Вале удалось отстоять меня у муниципальных служб города, впрочем, в нашей области сирот, надо полагать, хватало и без меня.

В тинейджерском возрасте душа моя была, как это и полагается, подвержена разного рода катаклизмам, но все вполне умещалось в размытые понятия нормы. Подруги, друзья, внутреннее одиночество, первый парень, первая долгожданная дискотека…

Где-то здесь воспоминания начинали путаться, что-то тут было не вполне правильным.

Опять же это непонятное дело с возрастом. Обычно человек твердо знает, сколько ему лет. Со мной было не так. Я не знала.

Но мне не верилось, что тинейджерский этап моей жизни только что миновал. Как-то все это было далеко – все эти проблемы, люди, события. Так, словно миновал уже не один год с тех пор, как…

Правильно. Конечно же, не один. Так когда же я переехала в Москву? С сестрой? Или одна? Я ведь жила здесь?

Внутренний голос угрюмо молчал. Было тут что-то такое, чего я не могла понять. Или вспомнить.

Стоп. А теперь сядем и хорошенько, хорошенько подумаем: если я жила в Москве, то где? Не на улице же! Нет, конечно… У нас была замечательная двухкомнатная квартирка, замечательная настолько, что мне даже нравилось заниматься хозяйством, мести, скрести, мыть и чистить до блеска – дела, которые я вообще-то терпеть не могу.

У нас? У кого это, у нас?

Я не помнила… Как будто бы белый туман непрозрачной пеленой скрывал от меня все, бывшее некогда таким важным, таким значимым.

Все смешалось теперь. Я вспомнила, как в послеоперационном бреду грезила о матери – с карими глазами, белыми ласковыми руками – и не вполне понимала, как могла забыть о том, что матери у меня никогда не было. Вероятно, что-то сместилось тогда в чахнущем моем сознании, и матерью мне представилась Валентина, у которой глаза действительно были карими, ничуть не похожими на мои, а руки – такими теплыми, такими трепетными и нежными… Но… но это бывало так редко.

А операция? Была ли она, или это мне тоже казалось, как, по-видимому, и многое, бывшее только плодом больного рассудка, не более?

Я не знала. Я вообще мало что знала о мире. Практически ничего, как удручающе показывала практика.

Но мучиться сомнениями до бесконечности было невозможно. Я зашла на местную оптушку – кое-что, в том числе и ее местоположение, моя память все же хранила, купила себе два отвратительных пирожка и плеер. Самый простой, кассетный; на дисковый я пожалела денег, а совсем без плеера мне было нельзя. Еще я купила несколько кассет, пристрастия у меня были все те же: «DDТ», «Nautilus Pompilius», Земфира. Я всегда была очень романтичной и очень-очень роковой девочкой. С ударением на первый слог в предпоследнем слове, конечно. Кто бы сомневался, собственно говоря…

Больно бывает не только от боли.

Страшно бывает не только за совесть.

Странно, опять не хватило воли,

И я множу аккорды, ты пишешь повесть!..

Это была моя любимая песенка из этого, самого первого и, наверное, самого непосредственного, наивного, самого лучшего альбома Земфиры. Вовсе не потому, что нежная девушка из Уфы звала меня здесь по имени («Анечка-а-а… просила снять маечки»), просто была в это песенке какая-то простота и правдивость, то самое, что я всегда знала, но никогда не позволяла себе до конца понять. Эта песенка немного примиряла меня с действительностью. Действительностью, которую я так глубоко и искренне не любила…

Я отмотала пленку немного назад.

Ты – стоишь своих откровений.

Я – я верю, что тоже стою.

Ты – гений, я тоже гений,

И если ты ищешь, значит, нас двое!..

В эту минуту я и поняла, что пора звонить Сергею. Нужно искать. Искать… Никогда нельзя сдаваться, забывать о выбранной цели. Побудем немного упрямыми и настойчивыми. Пускай в этом упрямстве довольно много фальши, пускай это все даже смешно и уж точно не влезает в рамки наших представлений «о нормальном течении событий», пускай… Никогда не будет лишним состроить хорошую мину при плохой игре, а терять мне все равно нечего. Мне уже очень давно нечего терять…