– Избавь меня от лишних подробностей, – отмахнулся Грин, слега раздраженный наличием очередного стажера и одновременно обрадованный тем, что ему самому никого учить не нужно.

– Почему он лишил ее лица и выставил его напоказ? – сменил тему Карлин.

– Это маска, – негромко проговорил Грин, наконец сумев облечь в слова то, что не давало ему покоя с мгновения, когда он увидел тело.

Маска. Двуличие. Убийца срывает лицо и бросает его под ноги полиции, мол, вы не можете это пропустить. Что главное в этой композиции? Безупречное тело? Отделенная кожа лица? Почему-то казалось, что лицо. Убийца направил на него свет, в то время как кровать освещалась естественно. Да, входя в комнату, ты сразу замечал тело и не сразу понимал, что в этой прекрасной неподвижности не так. А потом поднимал глаза – и увиденное ввергало тебя в ступор.

Профайлер смерил Грина внимательным взглядом карих глаз, будто задавая вопрос: а с чего детектив решил делать его работу? Но на самом деле Аксель уловил в этом взгляде другое. Надо собраться. Пока не подтвердится личность, нельзя давать слабину и рассказывать, что он знал эту женщину. Если выявят личную заинтересованность, попытаются снять с расследования, а он хотел прижать к стенке очередного монстра-психопата, который способен на такое.

Детектив расправил плечи и вернул другу прохладный взгляд темно-синих, почти почерневших от напряжения глаз. Привычный гриновский взгляд, в котором не читались эмоции.

– Снял лицо, открыл истинное нутро? Безобразное? Может, она модель или актриса? Стоит снять размалеванную маску – обнаружишь лишь мышцы и кости?

Аксель легко повел плечами. Резкая речь Карлина его не тронула.

– Может, и так.

Только, если Грин не ошибся, она не модель. И не актриса. И даже не телеведущая.

– Следствие покажет, – усмехнулся Марк. – Надо собирать группу? От отдела профилирования будем я и офицер Розенберг.

Аксель с недовольным видом достал телефон.

– Стажеры. Опять.

Упавший окурок Аксель подобрал и выбросил. А потом прыгнул на мотоцикл и отправился в управление, старательно избегая любого контакта с коллегами. Ему нужно было решить, кто в этот раз войдет в следственную группу. Грин работал один, после дела Рафаэля официально в его отдел никого не относили, но дали право выдергивать сотрудников с нужными компетенциями. Нужно взглянуть на отчет судмедэксперта, согласовать выделение пары-тройки «бюрократических рабов», на которых можно повесить рядовые опросы и сбор информации, и решить, кто будет присутствовать на планерках.

Аксель поехал не в управление. Он остановился у ближайшей парикмахерской. Снял шлем, с некоторым сожалением провел рукой по волосам. А потом, коротко вздохнув, слез с мотоцикла, поставил его на центральную подножку, забрал ключи и открыл дверь.

В эту минуту он четко понимал, что делает и почему. Надежда умирает последней, но он был уверен, что анализ ДНК сюрприза не принесет, и действовал рефлекторно – так, как учила она, так, как выживал в течение многих лет. Чтобы раскрыть это дело, ему нужно вспомнить, кто он такой. За потрясениями последних лет он совершенно себя растерял. А он военный. Элитный солдат, участвовавший в бесконечном количестве операций, о которых даже не писали в газетах.

3 апреля 1987 года, пятница

20:02, кажется

Место указать не могу, запретили, Ближний Восток

Смешная особенность. Я каждый раз дважды смотрю на часы, когда собираюсь писать в дневник. Первый раз отмечаю время, даю себе обещание обязательно – уж в этот-то раз точно! – запомнить значение. Открываю тетрадь с дневником – и все. Забыла. Приходится смотреть снова.

Что я вытесняю?

Почему я обязательно должна что-то вытеснять? Разве практика дневниковых записей – это не обычная техника? Она вообще не психоаналитическая. А я все равно пишу. Сколько себя помню – пишу, особенно если происходит что-то из ряда вон выходящее. Что-то, заставляющее меня чувствовать иначе. Или просто – чувствовать.

А сегодня важный день. Я пропустила несколько вечеров, не было возможности остаться наедине с собой и спокойно написать пару строк. Только сейчас добралась до места, которое должна буду называть своим домом в ближайший год. Пока ехала, думала, что сошла с ума в тот момент, когда согласилась отправиться… не могу написать, куда именно, это засекречено. Мне четко дали понять, что места, фамилии и звания под запретом, потому что мы тут занимаемся важными делами, о которых все хотят узнать и никто узнать не должен. Наверное, имена тоже не стоит упоминать. А то посадят еще.

Смешно. Нет, совсем не смешно. Я еще слишком молода, чтобы потерять время из-за глупости. Поэтому правила будем соблюдать. А если нет, сожгу дневник.

Короче, когда я поступала в университет с горящими глазами и желанием стать психологом, я не думала, что решу на целый год связать себя работой в армии. И не просто в армии. С ребятами я еще не познакомилась, знаю только, что отряд небольшой и разношерстный. Моя коллега, которая здесь уже несколько месяцев, берет на себя половину, остальные – мои. Работа непыльная: обычные консультации, обычная терапия. Травмы, куда без них. Иногда ПТСР [1] . Иногда я должна решить, останется человек здесь или должен уйти. Список моментов, на которые я должна обращать внимание, новые, разработанные специально для отряда анкеты мне выдали. Буду изучать и постепенно внедрять.