— Ты бы лучше сказал это Боуману, — возразил Эль Брокадор. — Боуман знал, Боуман следил. Боуман ждал. Кто теперь обо всем расскажет Гэюзу Строму?

— Да кто же, кроме попа-расстриги! — грубо ответил Кзерда. — Я не завидую тебе, Серл!

По выражению лица Серла можно было судить, что и он сам себе не завидовал. Он грустно ответил:

— Наверное, в этом нет необходимости. Если Гэюз Стром именно тот человек, о котором мы все думаем, тогда он уже все знает.

— Знает? — с вызовом спросил Кзерда. — Что он может знать? Он не знает, что Лакабро один из моих людей, а значит, и его. Он не знает, что Лакабро не попадал в дорожную аварию. Он не знает, что это работа Бо-умана. Он не знает, что мы опять потеряли его след, в то время как Боуман скорее всего знает обо всех наших действиях. И если ты думаешь, что тебе ничего не придется объяснять, то ты сошел с ума, Серл! — Он повернулся к Ференцу: — Передай, чтобы готовились к отъезду. Немедленно. Мы отбываем через полчаса. Скажи всем, что сегодня вечером мы станем лагерем около Ваккареса... Что это?

На улице громко и отчетливо громыхнуло несколько взрывов. Мужчины кричали, лошади в страхе ржали, заливался свисток полицейского, а взрывы все продолжались и продолжались. Кзерда, а за ним трое остальных бросились к двери и распахнули ее.

Но оказалось, не они одни заволновались, стремясь обнаружить причину беспорядка. Вряд ли было преувеличением сказать, что не менее чем тридцать секунд внимание каждого, кто находился в этот момент на площади, было приковано к тому месту, где несколько цыган и пастухов — и Боуман самый активный среди них — пытались утихомирить вздыбившихся, кружащихся, ржущих и совершенно обезумевших лошадей.

Только одна пара глаз была устремлена в другом направлении, и это были глаза Сессиль. Она прижалась к стене зелено-белой кибитки и, поднявшись на цыпочки, смотрела в окно сквозь щель в занавеске.

В кибитке царил полумрак, однако глаза Сессиль быстро привыкли к темноте. Когда она стала различать предметы, у нее от ужаса перехватило дыхание. Там лицом вниз на кровати лежала девушка с темными, коротко остриженными волосами — очевидно, это было единственное положение, в котором она могла находиться. Ее обнаженная и, по-видимому, изувеченная спина была забинтована и кое-где, там, где было видно тело, покрыта какой-то мазью. По ее беспокойным движениям, а иногда и стонам, было ясно, что она не спит.

Сессиль опустила занавеску и отошла. Мадам Зигэр, Сара и Мари ле Обэно стояли на ступеньках кибитки и смотрели через площадь. Сессиль прошла мимо них с безразличным видом, что было совсем не просто, так как ноги дрожали и ее мутило. Она пересекла площадь и подошла к Боуману, которому только что удалось успокоить лошадь. Он отпустил животное, взял Сессиль за руку и повел к припаркованному «ситроену». Мельком взглянул на нее, и ему все стало ясно.

— Тебе не понравилось то, что ты увидела, не так ли? — спросил он.

— Научи меня стрелять из пистолета, и я буду стрелять. Несмотря на то, что плохо вижу. Но ничего, я подойду поближе!..

— А что, там очень плохо?

— Очень. Она почти ребенок, маленькое хрупкое создание, а они практически содрали кожу с ее спины. Это ужасно! Бедное дитя, должно быть, очень сильно страдает.

— Так ты не испытываешь жалости к тому человеку, которого я сбросил в Рону?

— Я убью его. Если у меня будет в руке пистолет и я встречу его.

— Никаких пистолетов. Я сам не ношу оружия, но запомню твои слова.

— Ты, кажется, воспринял мое сообщение чересчур спокойно.

— Я так же, как и ты, схожу от всего этого с ума, Сессиль. Только я в этом состоянии, в отличие от тебя, давно и не могу проявлять свои чувства все время. А что касается избитой девушки, они сделали с ней то же самое, что и с Александре. Бедный ребенок, отчаявшись, попытался передать сообщение, какую-то информацию, поэтому они преподали ей урок, который, по их мнению, она запомнит навсегда, да и другие женщины тоже... Возможно, так оно и будет.

— Какую информацию?

— Если бы я знал, то спрятал бы как можно скорее этих женщин в безопасное место.

— Если ты не хочешь говорить, не надо.

— Слушай, Сессиль...

— Все нормально. Не имеет значения. — Она помолчала. — Ты знаешь, я хотела убежать отсюда утром. Вернувшись с берега Роны.

— Я бы не удивился.

— Но сейчас — нет. Уже не хочу. Мы с тобой теперь связаны.

— Я не хотел бы быть связанным с кем-либо. Кроме тебя.

Она удивленно взглянула на него:

— Ты это всерьез?

— Да, всерьез, — ответил он.

Они подошли к «ситроену», обернулись, посмотрев в сторону площади. Цыгане суетились. Ференц — они это ясно видели — ходил от одной кибитки к другой, раздавая какие-то указания хозяевам, которые, едва он отходил, сразу начинали готовиться к отъезду, цепляя кибитки к джипам.

— Уезжают? — Сессиль удивленно посмотрела на Боумана. — Почему? Из-за нескольких шашек фейерверка?

— Из-за нашего друга, побывавшего в Роне. И из-за меня.