В глубине головного самолета, за рядами сундуков, прикрепленных к тщательно подготовленным подставкам, сидели фон Мантойфель и Шпац со стаканами в руках. У них был спокойный, умиротворенный вид людей, хорошо сделавших свое дело. Шпац мельком взглянул в окно. Ему не составило труда обнаружить то, что он и рассчитывал обнаружить. В трехстах-четырехстах метрах ниже слегка накренившегося крыла самолета яростно пылало огромное здание, освещая окружающую местность, берег и море почти на километр вокруг. Шпац дотронулся до руки своего спутника и показал ему на пожар. Фон Мантойфель бросил в окно безразличный взгляд и тут же отвернулся.

– Война - это ад, - заметил он, сделал глоток коньяка, украденного, разумеется, во Франции, и ткнул тростью в ближайший сундук.
– Для нашего жирного друга только самое лучшее. В какую сумму ты оцениваешь наш последний вклад в его казну?

– Я не знаток, Вольфганг.
– Шпац задумался.
– Сто миллионов немецких марок?

– Скромный подсчет, мой дорогой Генрих, очень скромный. А ведь у него уже есть миллиард за океаном.

– Я слышал, что гораздо больше. Так или иначе, не стоит спорить о том, что у нашего фельдмаршала колоссальные аппетиты. Достаточно на него взглянуть. Думаешь, он станет когда-нибудь проверять все это?

Фон Мантойфель улыбнулся и сделал еще глоток коньяка. Шпац продолжил:

– Как ты считаешь, Вольфганг, сколько нужно времени, чтобы все устроить?

– А сколько еще протянет Третий рейх? Несколько недель?

– Даже меньше, если наш любимый фюрер останется главнокомандующим.
– Шпац помрачнел.
– И я, увы, собираюсь присоединиться к нему в Берлине, где и останусь до самого конца.

– До самого-самого конца, Генрих?

Шпац ухмыльнулся:

– Вношу поправку: почти до самого конца.

– А я буду в Вильгельмсхафене.

– Естественно. Как насчет кодового слова?

После недолгих раздумий фон Мантойфель ответил:

– "Мы будем стоять насмерть".

Шпац глотнул коньяка и грустно улыбнулся.

– Цинизм тебе не идет, Вольфганг.

В свои лучшие времена порт Вильгельмсхафена без труда пропускал большой поток грузов и пассажиров. Но настоящий момент явно не относился к лучшим временам. Шел дождь, было холодно и очень темно. Темнота была вполне объяснима: порт готовился к неизбежной атаке британских "ланкастеров" на базу подводных лодок в Северном море, а точнее, на то, что от этой базы осталось. Освещался лишь небольшой участок порта, где горело несколько маломощных ламп под металлическими колпаками. Каким бы слабым ни был этот свет, он все же резко контрастировал с окружающей кромешной тьмой и мог служить наводкой для вражеских бомбардиров, скрючившихся в носовых отсеках самолетов, которые уже приближались целыми эскадрильями. Никто в Вильгельмсхафене не испытывал счастья при виде такого нарушения светомаскировки, но в то же время никто не посмел усомниться в правомочности приказов генерала СС, тем более имевшего при себе печать фельдмаршала Геринга.

Генерал фон Мантойфель стоял на мостике подводной лодки, одной из последних в длинном ряду приобретений германского флота. Рядом с ним находился расстроенный капитан Рейнхардт, которому вовсе не улыбалась перспектива торчать у причала, когда появятся английские бомбардировщики, - а в их появлении он был уверен. От волнения капитан с трудом стоял на месте - он бы с радостью походил взад-вперед, но на боевой рубке подлодки нет места для подобных прогулок. Капитан громко прочистил горло с видом человека, который намерен сказать нечто серьезное.

– Господин генерал, я настаиваю на немедленном отплытии. Мы в смертельной опасности!

– Дорогой капитан Рейнхардт, смертельная опасность привлекает меня не больше, чем вас, - заявил генерал, хотя было непохоже, что его вообще способна встревожить какая бы то ни было опасность, - Однако рейхсмаршал очень крут с подчиненными, которые нарушают его приказы.

– Может быть, все-таки рискнем?
– Капитан определенно был в отчаянии.
– Уверен, что адмирал Дениц...

– Я меньше всего думаю о вас и адмирале Денице. Меня волнуют в первую очередь рейсхмаршал и я сам.

– Эти "ланкастеры" несут десятитонные бомбы, - с несчастным видом произнес капитан Рейнхардт.
– Десять тонн! Двух таких бомб оказалось достаточно, чтобы прикончить "Тирпиц", самый мощный линейный корабль в мире. Вы хоть представляете себе...

– Я все прекрасно представляю. Как, впрочем, и гнев рейсхмаршала. Второй грузовик задерживается бог знает почему. Будем ждать.

Фон Мантойфель повернулся и посмотрел на причал, где несколько групп людей торопливо снимали с военного грузовика ящики, переносили их по причалу и поднимали по трапу к открытому люку возле мостика. Ящики маленькие, но несоразмерно тяжелые, - несомненно, те самые дубовые сундуки, что были вывезены из греческого монастыря. Людей никто не подгонял: они прекрасно знали о "ланкастерах" и работали на совесть, как обычно в минуты надвигающейся опасности, угрожающей их жизни.

На мостике зазвонил телефон. Капитан Рейнхардт поднял трубку, послушал и повернулся к фон Мантойфелю:

– Звонок первоочередной срочности из Берлина, генерал. Будете говорить отсюда или спуститесь вниз?

– Могу остаться здесь.
– Фон Мантойфель взял у капитана трубку.
– А, полковник Шпац!

– Мы будем стоять насмерть, - произнес Шпац.
– Русские уже у ворот Берлина.

– Господи! Так быстро?
– Казалось, генерал искренне обеспокоен новостями, что было вполне естественно в данных обстоятельствах.
– Благословляю вас, полковник. Знаю, вы выполните свой долг перед отечеством.