Пригнувшись, я зашёл первый, следом, толкнув меня, вошёл и Маркус. Хрустнув шеей, он сбросил обувь и снял куртку, мягкий свет по периметру длинного коридора стал включаться. Световая линия пробегала по полу и потолку, как бы очерчивая пространство.

В нашу сторону, опираясь о трость, шёл мужчина, который за этот год ничуть не изменился. Маркус приветливо склонил голову вбок и сложил за спиной руки.

Каждый шаг отдавался стуком трости о металлический пол.

ТУК. ТУК.. ТУК…

В такт этих стуков билось и моё сердце, разве что, чем ближе подбирался к нам старик, тем быстрее оно отсчитывало удары. Зубодёр, как его называли другие испытуемые, остановился, прижав к стене трость, и широко раскрыл объятия.

И лучше бы вам не знать, почему у него такое прозвище…

Широкие объятия и такая же широкая улыбка поверх седой бороды Зубодёра были следствием. А у каждого следствия есть причина. С неё, пожалуй, и начну рассказ.

В тот день, когда я впервые оказался в лесном домике крёстной, время потекло медленно, как тающий воск на горящей свече.

Я много спал, восстанавливая силы. Тётя Люба 3 раза в день натирала мою кожу мазью с резким травяным запахом. Аппетит приходил постепенно – сначала бульоны, затем супы, перед сном выпивал горьковатые настойки, от чего половину ночи першило в горле.

Самым сложным было уснуть…

Каждая смена положения отзывалась болью в коже, и только ближе к полуночи, когда простынь пропитается мазью, я засыпал коротким рваным сном, чтобы проснуться от головной боли. Было так больно, что я стискивал зубы, лишь бы не разрыдаться, лишь бы не разбудить тётю. Это было похоже на то, когда в жаркую погоду куснёшь мороженное и, закрыв глаза, ловишь колющую боль, будто пломбир упал не в глотку, а точно на лобную долю. Всё познается в сравнении. Теперь вот уже 8 ночь подряд я чувствую настоящее мучение, будто самосвал с только что вытащенным из морозилки эскимо разгрузил полтонны точно мне на макушку.

Я перевернулся на другой бок. Скомканная простынь забилась в ногах. По груди катятся капли пота.

Но страшнее всего говорить о снах. Они стали другие. В них я не действующее лицо, а наблюдатель. Я смотрю на всё со стороны через тонкое стекло между сном и осознанием сна. Как если бы, сидя в кресле, я долго-долго переключал каналы, а потом случайно вышел на СНЫ ТВ и беззвучно, почти не дыша, вглядывался в картинку.

В тётином доме было всё, чтобы свыкнуться с тем, что на меня свалилось. Я постепенно привыкал, до тех пор, пока однажды не зашёл в мастерскую, где к стене стояло прижатое старинное зеркало, накрытое тканью. Я приблизился, поднял руку и, зажав между пальцев ткань, сдёрнул её.

В лёгких не хватило воздуха, чтобы вскрикнуть, вместо этого я прикрыл рот рукой и, выпучив глаза, рассматривал незнакомца. На меня по ту сторону отражения смотрел отдалённо похожий на меня человек с красноватой кожей, покрытой тонкими древовидным рисунком. Я подошёл ближе. На груди волос не осталось, бровей тоже нет, а волосы… Не веря своим глазам, я провёл рукой по серебристым волосам, которые когда-то были чёрными.

В больничной палате зеркал не было, как и в ванной комнате в домике тёти. Потеряв равновесие от внезапного головокружения, я рухнул на одно колено и повалился на плечо, пытаясь схватиться за висящие на крючках фуфайки. Сорвав крючки с петель, я уронил всё с грохотом на пол, и уже через полминуты, склонившись надо мной, стояла крёстная. Её пряди выбились из-за ушей, нависая, как пучки проводов, опутавшие телевизор. Руки в перчатках покрыты грязью, она быстро их стянула и выбросила в угол.

Выбежав из комнаты, она совсем скоро вернулась и поднесла к носу пахучую склянку. Резкий запах прошиб мозг, выгнав помутнение. Помогая мне встать, крёстная, как и я, не сразу увидела человека, которого я впоследствии стал называть Маркусом, стоявшего в дверном проёме.

А когда увидели, стало уже поздно…

Зубодёр с Маркусом переглянулись, и латыш, кинув куртку на пол, ринулся в объятия старика. Картина маслом, блин… Старая морщинистая рука ходит по спине хладнокровного убийцы, как утюг, пытающийся разгладить складки.

Я переминался с ноги на ногу.

Старик вылез из объятий, обхватил лицо Маркуса в ладони и пристально посмотрел в глаза. Еле заметное мягкое свечение вокруг радужек глаз Зубодёра блеснуло фиолетовым светом. На лице старика заиграла улыбка.

– Молодец. – сказал он, хлопая Маркуса по плечу.

Не дожидаясь, когда я подойду к нему, старик потянулся за тростью и шаг за шагом, стук за стуком по металлическому полу подошёл ко мне. Я отшагнул назад, тут же упёршись пятками в тяжёлую металлическую дверь. Опустил глаза. Вижу две пары ног – своих и старика.

Шершавая кожа ладоней скользнула по моей щеке, и наши взгляды пересеклись. Ненадолго, лишь на мгновение, но даже его хватило, чтобы ощутить, как тебя только что миллиметр за миллиметром просканировали. В этом мимолётном осмотре ничего не утаить, ноги слегка подкашиваются, по спине пробегает ток, а фиолетовые огоньки в глазах старика дьявольски мерцают.

Закончив осмотр, Зубодёр скривился, от чего показался краешек его заячьей губы, скрытой бородой.

– Пойдём, выпьем чаю. А ты! – его тон изменился, налился сталью. – Куртку подбери, тут тебе не гостиница.