Аккуратно присаживаясь напротив, Герман, под пронзительным взглядом серых глаз, чувствовал себя не в своей тарелке, словно находился под давлением тяжелого взгляда, выглядывающего из-под круглых линз, прикрепленных на носу зажимом.

– Так что, вы меня берете?

– Голубчик, хорошие мозги и руки никому лишними не будут, особенно в нашей сфере, где большая нехватка специалистов. Последнее время слишком большая текучка, и эту дыру в работниках мне нужно кем-то заткнуть. И мне все равно кто это будет, ты, или деревенский Ивашка, главное, чтобы работал, а не искал хорошей жизни, удирая от первых же трудностей.

Выслушав неудобную правду, Ларионов немного растерялся. Он хотел оправдаться и сказать, что он не боится трудностей и готов работать в поте лица, но решил промолчать, уж больно свирепый взгляд ему показался у профессора, который и заставил его молча принять критику.

– Так, когда мне можно преступить к своим обязанностям? – Спросил молодой человек, немного погодя, понимая, что хоть слова Перельмана были неприятными, все же он принят на работу и это породило в его сердце небольшую радость, которую было трудно скрыть, но он постарался.

– Сегодня же. Нет, сейчас же! Без промедления! – Продекламировал мужчина, грузно поднимаясь из-за письменного стола. – Только учти, мне сопляки и нюни не нужны. Здесь происходит много того, что за гранью человеческого понимания и если ты мамочкин сынок, то лучше этот вопрос решить сейчас же: либо преступаешь к работе, либо возвращаешься под материнское крыло и не тратишь мое время, голубчик.

Герман замотал головой. Он не знал, что имел в виду главврач, говоря о грани человеческого понимания, но он был полон решимости доказать ему и своим родителям обратное, т.е. показать, что он чего-то стоит, а его выбор в профессии самый правильный.

– Что ж, если определился, то подписывай. Халат найдешь у завхоза, а потом пулей на второй этаж, у меня там обход по времени.

– Так, а что мне делать, ведь я только из инсти…

Федор Иосифович Перельман не дал парню договорить, ведь он не любил пустых разговоров и частенько договаривал за других.

– Пока что ходишь за мной, как тень. Наблюдаешь, выполняешь все, что я тебе говорю и записываешь, до тех пор, пока я не решу, что ты готов приступить к практике, но до этого времени никакой самодеятельности. Тебе понятно? – Строго он посмотрел в глаза юноши, который выглядел немного растерянным. – А теперь приступай, голубчик… – поторопил его Перельман, собираясь покинуть свой кабинет, но уже, стоя в косяке двери, обернулся, чтобы изречь напутствия новичку, решившему пополнить штат больницы. – Если ты ждешь официального приветствия, то его не будет. Мы здесь, чтобы исцелять, а не для коллективного одобрения или признания. – Закончил он, хлопнув дверью.

У Германа от знакомства с Перельманом осталось двоякое впечатление: одновременно он был разочарован и восхищен, но ни то, ни другое не могло отнять его душевного ликования от того, что он принят самим Перельманом. Молодой мужчина уже мысленно представлял себе, как гордятся им его отец и матушка, и как все знакомые его отца и деда, вся эта элита, состоящая из светил науки, пожимают его руку, как равному себе, а в его честь дед устраивает званные ужины, где все молодые особы, с восхищением и томящейся надеждой ждут его внимания.

Эти мысли подбадривали Германа и он, взяв в руку перо, расписался на бумагах.

Сразу после того, как новому специалисту выдали халат с шапочкой и ключи от отделений, юноша направился на второй этаж, как и приказывал ему главврач.

Крики, стоны и животные звуки, издаваемые людьми, немного поразили Ларионова, но не настолько, чтобы он повернул обратно, ведь обучаясь в университете, преподаватели часто водили его курс в подобные заведения, где студенты наблюдали всю низость человеческого существа лишенного рассудка.

Выходя из палаты в окружении медсестры и двух санитаров, профессор Перельман оторвался от записей и, обратил свой взор поверх своих круглых пенсне на Германа.

– Черт возьми, голубчик! Почему так долго? Я уже решил, что лучший студент курса сдрейфил. – Сардонически произнес главврач, чем вызвал смешки медперсонала.

– Никак нет, господин Перельман. – С энтузиазмом сообщил юноша в обновке и направился к коллегам бодрой походкой.

Федор Иосифович мог похвалить, но не стал этого делать, ведь не любил все эти любезности. Он был выдающимся человеком дела, своего рода новатором в области психиатрии и защитил множество докторских, а также написал с полсотни эссе и диссертаций. Плюс ко всем своим талантам, никто не делал работу лучше, чем он, поэтому многие из-за его высокого профессионализма, прощали ему его минусы в характере, к которым относились такие черты, как грубость, прямолинейность и неумение договариваться с людьми по средством дипломатии. Одним словом, Ф.И. Перельман был интровертом, помешанным на своей работе, на которую променял свою родню. Недостаток в общении и семейных ценностях, он глушил в крепких напитках и редких азартных играх в клубах, но это не мешало ему быть высококвалифицированным специалистом, ведь пил он исключительно в одиночестве и вне работы.

– Держи. – С приказным тоном, Перельман протянул историю болезни Ларионову и жестом, заставил его следовать за ним по коридору. – Это твоя первая пациентка. Как новичку, я упростил тебе задачу и даю самую безобидную, что содержится в одиночной палате… Но учти, это лишь единственный раз и в дальнейшем тебе придется видеть всякое, в том числе и защищать свою жизнь от буйных пациентов.

Слушая наставления старшего, Ларионов пробежался глазами по истории болезни и понял, что его пациентка совсем юная девушка с пограничным расстройством и хронической анемией.