Часть верований катаров, например отрицание верховенства папы римского, чтение молитв за умерших и вера в чистилище, перекликается с доктринами реформаторского протестантизма. Во многом движение катаров обязано поддержке знатных дам, которые сыграли не менее важную роль в движении за церковную реформу в начале XVI века.

Куртуазная любовь даже рассматривалась (хотя свидетельства этому весьма скудны) как один из пережитков языческого культа Кибелы и дохристианской матриархальной традиции Северной Европы, предписывавшей почитать женщину за божественную силу. Еще одна версия гласит, что куртуазная любовь произошла от народных традиций и ритуальных танцев Европы, особенно тех, что были связаны с ритуалами весны. Песни трубадуров о кельтском празднике костров, отмечавшемся первого мая, традиционно высмеивали брак. Ассоциация с весной все еще лежит в основе наших представлений о любви. Как мы очень скоро убедимся, та же ассоциация характерна и для периода династии Тюдоров – хоть это и походило порой на заевшую пластинку.

Однако самая распространенная теория происхождения куртуазной любви утверждает, что ее завезли на юг Франции из мавританской Испании, находившейся под сильным влиянием культуры, поэзии и философии арабов, которые долгое время правили на большей части полуострова. Явные переклички можно заметить в музыке и музыкальных инструментах, рифмах и поэтических формах – даже в том самом использовании формы мужского обращения к даме, в акценте на «патологической природе любви», в возвеличивании дамы и подчинении поэта, а также в особой тяге к таинственности. Даже сам глагол trobar («сочинять стихи»), от которого происходит слово «трубадур», по одной из версий, происходит от арабского tarab («музыка» или «песня»). Влиятельный персидский мыслитель Ибн Сина, известный на Западе под именем Авиценна, заявлял в XI веке: если человек «любит благую форму по умственным соображениям» – в противоположность «животному желанию», – «то это следует расценивать как приближение к высшему благу и преумножение доброты». А его современник Ибн Хазм в трактате «Кольцо голубя» изображает не только веру в облагораживающую силу любви, но и безрассудные требования дамы, подобные тем, что Гвиневра предъявляет Ланселоту.

Между маврами и христианами существовала масса точек соприкосновения, проложивших путь изустному обмену идеями, – вплоть до династических браков. В 980 году король Наварры выдал свою дочь замуж за аль-Мансура, и она «впоследствии стала ревностной последовательницей ислама». Ричард I Львиное Сердце пытался выдать свою сестру за брата Саладина. К тому же Ричард I был автором проникновенной поэзии. Однако в Аквитании его обвиняли в том, что он похищал жен и дочерей подданных «силой и делал их наложницами», а потом передавал их своим людям. Так что у рыцарства была своя темная сторона. В каждую княжескую свиту входили мавританские музыканты, а целых два выходца из христианских королевских семей отпраздновали свадьбу во дворцах арабских принцев. В следующие столетия мавры и христиане часто оказывались в состоянии военных конфликтов, достигших кульминации в конце XV века, когда Фердинанд и Изабелла изгнали арабов из Испании. Тем не менее дочь Фердинанда и Изабеллы Екатерина Арагонская выросла среди садов, наполненных звуками журчащих фонтанов и чарующей мавританской поэзии, которую оставили после себя арабы, – садов Альгамбры.

Все эти теории вовсе не противоречат друг другу. Чтобы породить столь необычайное общественное явление, потребовалось стечение самых разных обстоятельств. Куртуазная любовь возникла из противоречий и парадоксов [26] . Как ни странно, именно эта гибкость наших представлений о куртуазной любви позволяет ей не терять актуальность по сей день.

Возвеличивание женщин в куртуазной литературе не привело к реальному улучшению их положения – юридического, экономического или физического. Мужчины, самодовольно внимавшие куртуазным историям, похоже, не чувствовали никакого побуждения перевести свои моральные принципы на язык неудобной действительности. За одним лишь исключением…

К чему привели эти истории – так это к осознанию своих возможностей: если не в представлениях рыцаря, то хотя бы в представлениях дамы.

По мере распространения куртуазной любви по свету в ее русло вливались разнообразные течения: одним из самых широких оставался пласт легенд о короле Артуре – не только о Камелоте, но и о Тристане и Изольде [27] .

История короля Артура сама по себе была известна задолго до версии Кретьена де Труа, хоть он и добавил ей романтического звучания. Легенды о короле Артуре восходят к кельтскому военачальнику V или VI века, защищавшему Британию от саксонских завоевателей. Но валлийский священник Гальфрид Монмутский в своем труде «История британских королей» (Historia Regum Britanniae) придал им гораздо больше убедительности для эпохи Средневековья. Вероятнее всего написанный в 1130-е годы, труд Гальфрида сегодня по большей части читается как художественное произведение. Но в то время он воспринимался как первая авторитетная и исторически правдивая версия истории короля Артура.

Произведение Гальфрида Монмутского стало настоящим бестселлером. До наших дней оно дошло примерно в 200 средневековых рукописях, тогда как большинство текстов тех времен дошли только в двух-трех сохранившихся списках – даже «Кентерберийские рассказы», написанные столетия спустя, сохранились всего в 84. Гальфрид нечасто упоминает жену короля Артура Гвиневру, несмотря на то, что ее измены и бесплодие сыграли важную роль в падении его королевства. Однако в самых ранних текстах она все же появляется довольно часто: в основном в образе волшебницы, чудотворицы или персонажа, символизирующего ярость или могущество. Большой перечень имен жены короля Артура фигурирует в средневековых рукописях валлийских триад [28] : дочь Гурыта Гента Гвенвивар, дочь Утыра, сына Грейдьяула, Гвенвивар, дочь Огрвана Гавра Гуенхивар. Но лишь в романе Кретьена де Труа Гвиневра обретает тот самый образ романтической героини, к которому стремилась любая средневековая дама. И только Кретьен выводит на сцену возлюбленного Гвиневры – Ланселота, а также впервые описывает Камелот. С самых первых легенд Гвиневру вновь и вновь похищают – с ее согласия или без такового: то потусторонний правитель «летней страны» Мелвас, то племянник Артура Мордред. (В самых ранних легендах о Гвиневре ей приписывают адюльтер не с Ланселотом, а именно с Мордредом. В одной особенно жуткой истории Мордред окажется заперт в камере с разлагающимся трупом Гвиневры до тех пор, пока его не заставят им отобедать.) Если Гвиневра соглашается на свое похищение или соблазнение, ее осуждают как жену-изменницу, представляющую опасность для королевства. В романе Кретьена Гвиневру тоже похищают, но лишь затем, чтобы ее спас величайший рыцарь собственного мужа. И поскольку это была игра по новым правилам куртуазной любви, Гвиневра и Ланселот не считаются виновными в последующем прелюбодеянии, а напротив, превозносятся за особое любовное рвение.

Конечно, зачастую остается неясным, приводила ли страсть куртуазных влюбленных к реальному, физическому прелюбодеянию. Один из первых трубадуров, знатный Джауфре Рюдель, известен тем, что придумал концепцию любви на расстоянии (дословно: издалека, amor de lonh), но при этом ему принадлежат строки: «Я предпочту любить и трепетать за ту, / Что не откажется от своей награды». В этом вопросе куртуазная литература существенно отличается на разных территориях, от практических любовных руководств у французов до более поздних образцов духовных высот у итальянцев. Противоречия по этому вопросу могут встречаться даже в рамках одной и той же истории.

Вновь и вновь в легендах о короле Артуре дама, находящаяся в опасности, обращается к рыцарю за защитой и получает ее. При этом дамы одновременно фигурируют в легендах в качестве рыцарского трофея и предмета обмена. Явление куртуазной любви представляло и опасность, и возможность для женщин – точнее, для дам, поскольку женщинам из низших слоев общества в нем не уделялось практически никакого внимания.

Любопытно, что образ дамы, составляющей предмет одержимости для куртуазного сочинителя, временами бывает до странного неопределенным, будто свидетельствуя о том, что автора больше занимают свои проблемы и эмоциональное состояние. Еще один знатный трубадур, Раймбаут Оранский, сравнивает себя с Нарциссом, который влюбился в собственное отражение, будто почет, который он мог заслужить одним фактом любви, не был в конце концов важнее самой возлюбленной дамы… [29]