Шрифт:
ПАУЛЬ ЦЕЛАН
Он соединял смыслы,которые никогда не находились бы рядом,он соединял слова,будто это люди,стреляющие друг в друга,он любил Мандельштамабольше, чем себя.Он надеялся, верил,что из всего, из чего ничего не выходит,когда-нибудь что-нибудь выйдет.Чтобы не убедиться в обратном,прыгнул с высокого моста в бездну,пятидесяти лет от роду,в Париже.Стихи он писал по-немецки -на языке,который убил его маму,поколебал его веру в Бога * * *
А сверх всегоэта еврейская тоскаожидание смертине от Бога,от соседаА сверх всегоэта еврейская надежда,голая, как новорожденный,хватающий ротиком воздух,в котором нет ничего.А сверх всегоэта еврейская мудрость,иссохшая, вечная,исток возрождения-гибели,колыбель трагического бессмертия.А рядом с моим домом, в баре,пока еще не убившиевыпивают с пока еще не убитыми,обмениваются любезностями,рассказывают анекдоты. ДУША В ДУШЕ
Душа еврея в моей душенеумолима, неукротима,она не спит никогда -поэтому я могу спать каждую ночь,она не верит никому,поэтому мне позволенозабываться, обманываться,она не боится смерти,поэтому меня угнетаетпредстоящее исчезновение.Верующая душа евреяв безбожной душе атеиста -Господи, только ты мог создать подобное!* * *
Ночью,спасаясь от смерти,я сбежал в чей-то сонна другом конце городаУтром, за завтраком,незнакомый мне человек,рассказывал жене:«Представляешь, первый раз в жизниприснился еврей,влетел, запыхавшись,дышит, как паровоз,небритый, немолодой,испуганный,к чему бы это?»«Не знаю, не знаю, -озабоченно отвечала жена, -никогда не слышала,чтоб кому-нибудь из наших знакомыхснились евреи». * * *
То забываю, то вспоминаю,что скоро умру.Забываю легко, незаметно,день-другой живу, как бессмертный,смерть, однако, дремлет недолго,просыпается резко,и меня, старикашку,властно ставит на место.Я подчиняюсь -пишу завещание,что делать с вещами,усердно читаю Тору,грехи заношу на листочекдля предъявления Богу,когда посещу синагогу.Но вдруг в голове смещается нечтои снова-опять начинается вечность.Вот так и живу,то забывая, то вспоминая,что скоро умру. * * *
Я лишь крылоотпиленное от туловища птицыбез названия.А люди думают,и сам я полагал,что я есть что-то целоеи цельное,с началом, серединой и концомУвы... только крыло,отторгнутое от безымянной птицы...* * *
Как диктатор боитсявосстания народа,так я боюсьвосстания воспоминаний -сомнут меня, истерзают,останется от меня пшик. * * *
Видит нас Бог или не видит,мы не знаем.Как посчитаем,так и будет считаться,все равно не дознаться нам,не разобраться,как на самом деле:видит нас Богили не видит.* * *
Скользко,Боже, как скользко,передвигаться опасно,лучше застыть на месте,превратиться в дерево,в камень.Скользко,Боже, как скользко,боюсь не донестиостаточек моих днейдо твоего порогаСкользко,Боже, как скользко. * * *
Ах, какие пышные похороныустрою я моей смерти,в шикарный гроб положу ее,Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы,прочитает молитву,проникновенные речи о моей близости с покойнойпроизнесут, один за другим, мужи именитые,будет много венков, в том числе«Моей смерти от меня».Поминки продлятся всю ночь,а утромна моей любимой старой кушеткев квартире на Малой Броннойя тихо проснусь,к зеркалу подойдувзглянуть, как выглядит человек,похоронивший смерть. * * *
Вчера не умер – сегодня праздник,сегодня не отдам концы – завтра с утра гуляем,а там суббота – еврею смерти нет,на воскресенье в лес поеду -как Нахман из Браслава,вместе с деревьями буду молиться Богу,буду просить еще недельки две.* * *
Хочу посмеяться, смеяться хочу,куда подевался мой смех?Губы не складываются в улыбку,глаза – холодные пуговицы,куда подевался мой смех?Не могу исторгнуть его ниоткуда,не могу нащупать его нигде.