Тем временем мой отец и мать обсуждали с Сосфеном, Панфией и Исминой происшествие у алтаря.

Я услышал, как дева говорила матери: "Слова Фемистия и Диантии, матушка, должны успокоить волнение твоей души: в них не стремление убедить, но сама правда. Зачем же ты снова всецело озабочена этим и всецело убиваешь себя стенаниями? Зевс не дает согласия на мои брак и не желает, чтобы меня отдали замуж. На это, по твоим словам, указывает знамение. О, попечение о нас и доброта Зевса! А ты хотела моего замужества, хотела, чтобы был заключен этот злосчастный брак! Зачем же, матушка, ты плачешь из-за этого благодетельного знамения Зевса?".

Отец мой Фемистий похвалил деву, сказав: "Какая ты разумная, девушка и как прекрасно говоришь!" - и обратился к Сосфену: "Если угодно, пойдем к столу. Время Диасий, почтим праздник, чтобы Зевс был к нам благосклоннее. Вкусим яств, вкусим сна - ведь близится ночь, и подходит время жертвоприношений, призывающих нас к алтарю".

Панфия говорит: "Больше я туда не пойду и не принесу щедрой жертвы орлу в поднебесье.108Довольно с меня жертв, довольно слез, я сыта зловещими знамениями. Если тот жестокий и злосчастный орел еще не сыт, это тот самый, который когтит бок Прометея, который выклевал его печень!109Мое чрево он тоже безжалостно растерзал и поглотил внутренности!".

А Сосфен: "Не произноси столь дерзких и необдуманных слов, чтобы не прогневить Зевса. Послушаемся лучше Фемистия". Панфия говорит Сосфену:

"Уступчив ты, но за самонадеянность, За смелость гнева ты не упрекай меня,110ведь внутри у меня все пылает".

По прошествии долгого времени стол накрывают, наконец, в комнате на скорую руку, еда и питье простые и непраздничные. В середине трапезы снова появляется прекрасный Кратисфен и рядом с нами занимает месте на блестящих камнях, которыми был украшен пол комнаты. Ужин, если его можно назвать ужином, пришел к концу. Снова мой отец Фемистий говорит Панфии: "Что ты мать и притом мать не только чадолюбивая, но и прекрасночадная - пусть будет сказано - правду я не стану отрицать, но что "Всем женам, - как говорится в трагедии, - страшны родовые муки",111- подтвердят все матери. А что Природа слова истины всегда проста112знают все, и ты в том числе. В честь брака твоей дочери принесены жертвы, которые без остатка похитил Зевсов орел. Если орел - вестник злосчастья и его появление дурной знак, я плохой предсказатель. Если же тебе кажется, что это - несчастливейшая примета и она действительно такова, тем она для меня счастливее. Ведь если жертва приносится после заключения брака и Зевс не дает на него согласия и показывает это, послав орла, не напрасны слезы: Эпиметею113боги уделили свойство слишком поздно раскаиваться в своих поступках. Поскольку ты приносишь жертву до того, как брак совершился, чтобы узнать будущее, а Зевс-прозорливец против брака, но благосклонен к тебе, со своей дочерью ты не узнаешь горя. Чего же ты заводишь плач и стенаешь при столь благом предвестье, когда тебе надлежит Зевсу-Спасителю принести щедрую благодарственную жертву за то, что он спас твою дочь от опасности? Иначе ты обвинишь в несправедливости того, кто избавил тебя от волн и огня, за то, что он даровал тебе жизнь".

Мало-помалу Панфию убедили эти слова отца, и, немного успокоившись, она согласилась лечь, с тем чтобы подняться для жертвоприношений. На этом мы разошлись.

Кратисфен, оставшись со мной вдвоем в нашем покое, говорит: "Время не терпит; Зевс вместе со мной обо всем позаботился, и тебя ждет корабль, отправляющийся в Сирию. Гость по отцу114живет в Сирии; он окажет нам гостеприимство и радушно нас примет".

Я отвечаю ему: "Если ты не предал нашей дружбы, любишь своего Исминия и считаешь его своим вторым "я", ты отправишься с нами".

Он говорит: "У меня никогда и мысли не было покинуть тебя, и я готов страдать с тобой и страдать за тебя.115Меня радует, что ты не медлишь".

Я: "Ты, если хочешь, пойди к морю и распорядись обо всем, а я, пока длятся ночные жертвоприношения и Сосфен и Панфия вместе с моими родителями у алтаря, пойду к Исмине и открою ей наш замысел. Твое дело не упустить времени отплытия и позвать нас в гавань".

Кратисфен ушел, а я, лежа на постели, чувствовал, как целые моря забот затопляют мою душу, и волны захлестывали меня, как корабль в бурю и прибой; я печалился, радовался, страшился, смелел, весь был полон наслаждения и страха. Ведь надежда на удачу наполняла мое сердце несказанной радостью, неверие в удачу потрясало страшным смятением.

Пока я боролся с этими волнами, морем и непогодой, сон смежил мне глаза; я вижу перед своей спальней неисчислимую толпу юношей и девушек с венками из роз на головах, с руками, точно цепью прикованными к рукам друг друга, поющих, подобно Сиренам.116Песня их славила Эрота и восхваляла Афродиту. Она была похожа на гименей и на песни, которые перед спальней поют Эроты.117И вот все они пели, наполняя мне душу наслаждением и любовной отрадой, и весь я словно был охвачен неистовством из-за любви. Среди этого разноголосого, блистательного и сладостного хора, среди венков, среди песен, среди любовных напевов я снова замечаю того, сидевшего на высоком троне, по-царски облаченного Эрота, ведущего за руку Исмину. При виде его я весь замер. А он говорит мне: "Исминий, вот твоя Исмина" и, вложив ее руку в мою, улетел прочь с моих глаз, увлекая за собой и сон.

КНИГА СЕДЬМАЯ

Так Эрот передал мне Исмину, и после пробуждения мне казалось, что она все еще со мной, и бог перед моими глазами. Так как пришло время жертвоприношений и снова Сосфен и Панфия вместе с моей матерью и отцом Фемистием отправились в святилище, я снова у Исмины чтобы пожертвовать себя без остатка или всю без остатка Исмину получить в жертву.

Снова я обнимаю и целую девушку, снова она целует и обнимает меня в ответ, и я говорю ей: "Эрот вручает мне тебя, а Зевс вещим знаком указывает на похищение". Она отвечает: "Ты и не повинуешься загадочным вещаниям Зевса и залог, вверенный Эротом, не желаешь сберечь. Ты видел жертвоприношение и орла, неужели же ты ждешь, чтобы Зевс стал перед тобой и своими устами сказал бы это тебе".

Я говорю Исмине: "Сейчас мне приснилось, что Эрот держал тебя за руку и вложил ее в мою правую руку".

Исмина поцеловала мне правую руку, а я ей; и снова мы обменялись любовными поцелуями.

Девушка говорит мне: "Сладки, Исминий, поцелуи, очень сладки и исполнены прелести, но жертвоприношения близятся к концу, и снова Исмина будет в Авликомиде, а ты, мой прекрасный Исминий, ты - луг отрад, ты - улей любовных радостей и владыка твоей Исмины - здесь, в этом Еврикомиде. Но, свет моих глаз, сердца одушевление и души моей покой, пусть не поднесут тебе напиток забвения ни время, ни превратности судьбы, ни (это для меня горше смерти) дева из Еврикомида". Снова она целовала меня и снова плакала.