Никогда еще мое сердце не билось так одушевленно и с таким гордым порывом, как в то время, когда я шагал по темным улицам ночного Парижа, стараясь избегать людей и думая только о том, как бы не пропустить указанные повороты. Насколько я могу припомнить, никогда впоследствии – ни в минуты высшего торжества и успехов, ни на войне и ни в любви – мне не приходилось испытывать такого подъема духа, такой энергии, как в эти мгновения. Под утро в Париже должно было что-то произойти. Но что? Шел август 1572 года…
ПРЕДИСЛОВИЕ
Роман «Волчье логово» представляет английскую переделку старинного французского мемуара или отрывка автобиографии, написанной, по-видимому, около 1620 г. виконтом Ан де Кайлю и привезенной в эту страну (сам автор вряд ли когда бывал в Англии) одним из его потомков, после уничтожения Нантского эдикта 1 . Виконт де Кайлю, как известно из других источников, был одним из выдающихся лиц при дворе Генриха IV 2 и, следовательно, в августе 1572 г., когда происходили описанные здесь события, он вместе со своими братьями — Мари и Круазет, участвовавшими с ним во всех этих приключениях, едва только вышел из детского возраста. По тону рассказа видно, что старый ветеран сам молодеет вспоминая события своей юности, и хотя рассказ его не бросает какого-либо нового света на историю того времени, он не лишен известного интереса.
1
Нантский эдикт — законодательный акт, подписанный 13 апреля 1598 г. Генрихом IV, завершивший период гугенотских войн (1562 — 1594 гг.). По нему господствующей религией во Франции объявлялся католицизм, но гугенотам предоставлялась свобода вероисповедания и богослужения (за исключением Парижа и некоторых городов). Окончательно был отменен в 1685 г. Людовиком XIV.
2
Под этим именем в 1594 г. на французский престол вступил король Наварры Генрих Бурбон.
Глава 1. БЕРЕГИСЬ ВОЛКА!
У меня было столько веских причин запомнить события этого дня, что мне кажется, в моих ушах еще теперь звучит голос Катерины. Закрою глаза, и предо мною мгновенно является картина, которую я видел столько лет тому назад — голубое летнее небо, выдающийся угол башни, от которого подвигался по небу обрывок облака, точно дым из трубы. Больше я ничего не мог видеть, потому что лежал на спине с заложенными под голову руками. Мари и Круазет — мои братья, лежали около меня в таком же точно положении, а неподалеку от нас, на террасе, на низеньком табурете, который ей вынес Жиль, сидела Катерина. Дело было в августе, во второй четверг этого месяца: было очень жарко, так, что даже галки приутихли. Я уже стал засыпать, следя за постоянно удлиняющимся облаком, становившимся все тоньше и тоньше, когда раздался голос Круазет, переносившего жару не хуже любой ящерицы.
— Мадемуазель, — сказал он, — зачем вы так пристально смотрите на Кагорскую дорогу?
Я бы и не обратил на это внимания, но резкий голос Круазет и то обстоятельство, что Катерина не сразу ответила ему, невольно заставили меня повернуться к ней. И что же! Лицо ее покрылось самым очаровательным румянцем, и, обращенные теперь на нас, чудные глаза ее были полны слез. Мы все, как три щенка на лапках, приподнялись на локтях и посмотрели на нее. Последовало продолжительное молчание, затем она сказала нам совершенно просто:
— Мальчики, я выхожу замуж за мсье де Паван.
Я повалился на спину и раскинул руки.
— О, мадемуазель! — воскликнул я с упреком.
— О, мадемуазель, — повторил за мною Мари. Он также упал на спину, раскинул руки и застонал.
И маленький Круазет также закричал: «О, мадемуазель!». Он был так смешон, когда также повалился на спину, хлопнул при этом себя руками и завизжал, как поросенок. Но это был догадливый мальчик. Он первый из нас вспомнил о заведенном в таких случаях порядке. Подойдя к Катерине со шляпою в руке, в то время, как она сидела, полусмущенная, полусердитая, он обратился к ней, слегка покраснев, с такими словами:
— Мадемуазель де Кайлю, кузина наша, позвольте вам пожелать всяких радостей и долгой жизни. Мы ваши верные слуги, добрые друзья и союзники мсье де Паван во всех ссорах с его врагами, как…
Но я уж не мог выдержать долее.
— Не спешите, Сент-Круа де Кайлю, — сказал я, отталкивая его в сторону (он всегда забегал вперед в то время) и занимая его место. Потом, с самым изысканным поклоном, я начал:
— Мадемуазель, мы желаем вам всяких радостей и долгой жизни, мы ваши верные слуги и добрые друзья и союзники мсье де Паван во всех его ссорах с врагами, как… как…
— … как подобает членам младшей линии вашего дома, — подсказал вполголоса Круазет.
— Как подобает членам младшей линии вашего дома, — повторил я за ним.
После этого Катерина встала и низко поклонилась мне, и мы все по очереди целовали ее руку, начиная с меня и кончая Круазетом, как требовало приличие. Потом Катерина закрыла лицо платком — она плакала, а мы сели на прежние места, скрестив ноги по-турецки, и произнесли тихо: «О, Кит!».
Но Круазет не мог угомониться.
— Что-то скажет Волк? — прошептал он мне.
— Да, конечно! — воскликнул я. В этот момент я размышлял о себе, но тут явился другой вопрос. — Что-то скажет Видам, Кит? — сказал я, обращаясь к Катерине.
При этом вопросе она выронила свой платок и так побледнела, что я раскаялся в своих словах. Круазет уже дергал меня за рукав.
— Дома ли мсье де Безер? — спросила она тревожно.
— Да, — отвечал Круазет. — Он вернулся прошлым вечером из Сент-Антонен с маленькой свитой.
Эта новость, видимо, успокоила ее, вместо того, чтобы усилить ее тревогу, как я ожидал. Я полагаю, что она беспокоилась более за Луи де Паван, чем за себя. Да это и понятно, потому что даже у Волка вряд ли хватило бы жестокости чем-нибудь повредить нашей кузине. Ее тонкая, стройная фигура, бледное овальное лицо с кроткими карими глазами, ее нежный голос, ее доброта — все это казалось нам тогда идеалом женской прелести. С тех пор, как мы себя помнили, включая и младшего из нас Круазет, которому едва минуло семнадцать (он был годом моложе нас с Мари, бывших близнецами), мы были всегда влюблены в нее.