– Чем богаты, тем и рады. – Сказал он, усаживаясь рядом со мной – Не стесняйтесь, ешьте. Ты рассказал?

Виктор Иванович, наливая кипяток мне в чашку, отрицательно покачал головой:

– Не успел. Расскажу, день длинный. А ты как? Как дела у Светланы?

– Наверное, хорошо. Последний раз месяц назад звонила. Говорит, что ещё там поживёт. Я ей вчера вечером сам позвонил, так трубку не взяла, и не перезвонила.

– А мать-то её выписали из больницы?

– Давно уже.

– Понятно, – Виктор Иванович вздохнул – перебесится, приедет.

– Что ей, пятнадцать лет что ли, чтобы беситься? Скоро уж полтинник.

– Так ты же знаешь её характер, она и раньше такой психованной была.

Они замолчали. Валера обратился ко мне:

– Ольга, а Вы что, правда, с нечистой силой встречались?

Я от неожиданности даже поперхнулась:

– Ну да, было дело. Но я не одна была, мне помогали с ней справиться.

– Интересно. А как она выглядит? – Не унимался Валера.

– Как нечистая сила. – Усмехнулась я.

– Как на картинках рисуют?

– Что пристал к человеку? – Вступился за меня Виктор Иванович – Об этом, может, говорить нельзя. Мало нам забот, ещё накликаем.

– Вы лучше расскажите, Виктор Иванович, что у Вас приключилось, – сказала я – а то всё вокруг, да около.

Виктор Иванович поёрзал на стуле, отхлебнул чая из своей кружки и начал свой рассказ:

–Началось это давненько. Лет двадцать пять назад. Я тогда работал в столярном цехе на станции Дружинино, а Татьяна, моя жена, там же, на станции, работала в буфете. Дочка в городе жила, в техникуме училась, а сын Андрейка ещё в школе учился, в девятом классе. В школу по теплу на велосипеде ездил, а зимой на лыжах. Школа-то тоже в Дружинино, от Васильков семь километров, считай. Никак не хотел в интернате на неделю оставаться. Мы с Татьяной, как с утра уедем на работу, так только вечером возвращаемся. Сын целый день с матушкой моей был. Она двенадцать лет назад умерла, ей было уже тогда восемьдесят восемь лет. Так вот, приезжаем мы с Татьяной домой однажды вечером, а это зимой было, а матушка моя нам навстречу выскочила вся в слезах, не пришёл, говорит Андрейка, из школы домой. А телефон у нас в деревне один был, в пожарке стоял. Я побежал туда, позвонил в школу, там дежурный воспитатель ответил мне, нет, говорит, уехал Андрей в два часа дня ещё, сразу после уроков. Я к Миколе, у него сын на год младше, но он в интернате неделю жил, только на выходные приезжал. Завёл Микола свой Запорожец, поехали мы в Дружинино. Едем, по сторонам смотрим, а уже темно, ни черта не видно. Несколько раз останавливались, мне казалось, что я что-то вижу, но нет, нигде Андрейки не было видно. Приехали в Дружинино, сначала в интернат зашли, друзей его расспросили, не собирался ли он к кому. Никто ни чего не знал. Мы у воспитателя адреса друзей его взяли, которые в Дружинино жили, по этим адресам проехали. Нет нигде Андрея. Меня уже трясёт, Микола меня успокаивает. Мы в Ильмовку поехали, там две девчонки из их класса жили, к ним заехали. Всех на ноги подняли. В милицию поехали. Там ещё работал Анатолий Васильевич, царство ему небесное, хороший мужик был, он сразу на машину, мы опять всю дорогу прочесали, потом он вернулся в Дружинино, снова по друзьям поехал, говорит, вдруг, кто что вспомнил, или нам не всё рассказал. А я домой боюсь возвращаться, знаю, там Татьяна с матушкой меня с Андрейкой ждут. Мы ещё долго крутились по Дружинино, потом опять решили по дороге в Васильки проехать. Подъезжаем мы уже почти к Василькам, смотрим, а там по дороге Андрейка идёт, тихо так, еле ноги переставляет, и без лыж. Я чуть не на ходу выпрыгнул из машины, подбегаю к нему, только до него дотронулся, а он рухнул прямо мне на руки. Дотащили мы его до дома с Миколой до дома, бабы у меня заохали, думали, не обморозился ли он. А что там обморозиться, на улице не больше десяти градусов было. Он уснул у нас, мы, понятно дело, его всего обнюхали, мало ли что, ему уже пятнадцать было, может, спиртное с парнями попробовали. Нет, не пахнет от него спиртным. Так вот, уснул он. Утром его будить, а он глаза не открывает. Лежит такой спокойный, дышит ровно, а не просыпается. А у нас уже автобус дежурный пришёл. Я поехал на работу, а Татьяна дома осталась, с Андрейкой. Я вызвал врача, и целый день, как на иголках был. Днём Татьяна сходила в пожарку и мне позвонила, говорит, врач был, но не знает, что с Андрейкой. Сказал, чтобы мы его везли в больницу. Вечером после работы мы с Татьяной погрузили Андрейку в машину Миколы, сами еле все разместились и увезли его в больницу. Миколу отпустили домой, а мы с Татьяной всю ночь в больнице провели. Кровь взяли у Андрейки, анализ сделали – всё нормально у него. Утром повезли нашего Андрейку в город на скорой, решили в областной его проверить, там и оборудование получше, и врачей побольше. Татьяна с ним поехала, а я сразу на работу пошёл. Днём пришёл ко мне на работу Анатолий Васильевич, он уже знал, что Андрейка вечером нашёлся и его в больницу привезли. Он мне рассказал, что одноклассник Андрейкин, Марченко Саша, по секрету рассказал ему, что они после школы вчетвером на кладбище ходили, там между могил бегали, прятались, в снежки играли, а как начало темнеть, Андрей поехал домой, и он был на лыжах. Вот и все приключения. Анатолий Васильевич ушёл, а я еле смену отработал, с ног валился. Вечером, когда я домой вернулся, то сразу матушке рассказал, что от участкового нашего узнал. Матушка ничего не сказала, только в комнате своей закрылась. Только я спать хотел лечь, а она выходит из комнаты и говорит: «Вези его домой, ничего у него не болит, не в этом причина». Я её расспрашиваю, а она одно твердит: «вези домой». Плюнул я и пошёл спать. Просыпаюсь ночью, часа в два от того, что под окнами по снегу кто-то ходит. Я, не зажигая свет, подошёл к окну, посмотрел, нет никого. Лёг, а сам прислушиваюсь. Точно кто-то ходит. И ещё звук услышал, будто по стеклу царапает кто-то. Я накинул тулуп и вышел на улицу, прошёл вокруг дома, в конюшню заглянул. У нас тогда ещё корова была, Зорька. Стоит Зорька спокойно, сено жуёт. Снова вокруг дома обошёл. Следы какие-то есть, так у нас по всей ограде следы, мы ведь и сами по воздуху не летаем. Постоял ещё немного, замёрз. Пошёл домой. Только порог переступил, матушка мне навстречу, я чуть не рухнул, так она меня напугала. «Что, говорит, тоже слышал? Теперь к нам постоянно будет ходить, дорогу узнала, надо изгонять её». Я спрашиваю: «Да скажи мне толком, что происходит?» Она мне и говорит: «Зурка». Я ей: «А это кто?» Матушка шёпотом мне отвечает: «Это цыганка, она умерла много лет назад, когда я ещё была девчонкой. Так её не на кладбище похоронили, а у ручья. Всё не упокоится. Возле кладбища ходит, просится туда, а сейчас за Андрейкой пришла». Говорю я матушке: «Так и перехоронили бы её, жалко, что ли места на кладбище». Матушка отвечает: «Хотели её перехоронить, собрались мужики местные, раскопали, а там её нет». Я удивился: «Как нет?» Она мне: «А вот так, нет!» Тогда я разозлился на матушку, говорю: «А причём тут наш Андрейка?» Она мне и рассказала. Давно это было. Цыганский табор стал возле нашей деревни, кибитки расставили, каждый вечер пели, плясали возле костров, весело у них, шумно. Местные бегали к ним, смотрели, особенно молодёжь. Цыгане постояли месяц, отдохнули тут, лошадям своим дали отдых, и собираться стали, не любят они на одном месте долго оставаться. А у них там одна молоденькая цыганка заболела сильно, они думали, что тиф, что она помрет, и оставили её прямо в поле. Местные увидели, что девчонку оставили больную, пожалели. Её одинокая женщина взяла к себе, выходила, на ноги поставила. Вот и осталась Зурка, так звали эту цыганку, в деревне, прижилась. Помогала своей спасительнице по хозяйству, матушкой её называла, справная была, работящая, лежать не привыкла. В школу нашу даже ходила, правда не долго, надоело ей. А потом и новый талант у девчонки проявился, а может и всегда был, да она раньше его не показывала. Гадала она хорошо. Возьмёт руку у человека, уставится на него своими чёрными глазищами, и всё ему расскажет, куда он пойдёт, что получится у него, что не получится, кто женится, кто потеряет что, где искать. Бабы к ней не только с нашей деревни бегать начали, но и со всех деревень в округе, даже из города приезжали. А потом она ещё и начала всякие травки приворотные – отворотные собирать, тут уж вообще отбою не стало от желающих воспользоваться цыганской магией. Зурка дом отремонтировала, нарядов себе и приемной матери своей накупила, кольца золотые на все пальцы в три ряда нацепила. Даже в огороде они перестали работать, нанимали работников. Всё бы хорошо, да понравился Зурке парень один, Иван Камышев, из деревенских. Статный такой был, нравился не только Зурке. У цыган нравы то посвободнее, чем у наших деревенских. Вот и закрутилась возле него Зурка, парень сначала посмеивался, а потом сам, видать влюбился. А его отец уже нашёл ему невесту, скромную девушку, она в соседней деревне Степаново жила. И всё у них уже сговорено было, и Ивану она нравилась, пока Зурка за него не взялась. Свадьбу в августе должны были играть. Иван, понятно, заупирался, Зурку, говорит люблю, женюсь на ней. Отец даже слышать не хотел, где это видано, чтобы в их семье на цыганках женились, да ещё на ведьме такой, которая целыми днями колдует. Отправил он Ивана от греха подальше к брату своему, тот на Северном Урале жил, в Ивделе. Да так хитро сделал, среди ночи его поднял, на подводу посадил, чтоб он Зурке ничего не успел сказать, и уехал Иван. На следующий день, Зурка днём насколько раз прошлась возле дома Ивана, а его нет. Вечером она соседскую девчонку отправила к Ивану, узнать, почему он не выходит к ней. Вот и сказала девчонка, что Ивана нет, его отец отправил до свадьбы к своему брату. Зурка сначала в слёзы, а потом решила действовать по-своему, так сказать, за своё счастье решила бороться. Поехала в Степаново, где невеста Ивана живёт, нашла её, и давай угрожать ей, мол, если не откажется от Ивана, то сведёт Зурка её в могилу. Да девка та, тоже не лыком шита была, от Ивана отступать не собиралась, и на угрозы Зуркины плюнула. В прямом смысле. Разодрались они, еле их растащили, по улице только клочки волос летали. Зурка ушла к себе в Васильки, сильно разозлённая. И что уж она сделала, никто не знает, только невеста Ивана, заболела и через неделю умерла. У родителей горе, у всей деревни горе, родители Ивана ревут. Мыслимо ли дело, здоровая восемнадцатилетняя девица в одночасье сгорела, как свечка! Похоронили её, а потом задумались, крепко задумались. А нужна ли им такая соседка в деревне, которая, если что не по ней, и в могилу свести может? Собрались всей деревней, со Степаново пришли люди. И постановили, что Зурку из деревни выгнать, пусть всё своё богатство забирает и едет свой табор искать на все четыре стороны. Приходят к Зурке, а та уже сидит, их ждёт, губы поджала, глаза, чернее грозового неба, только что молнии не летают. Никуда, говорит, не пойду, а если пойду, то только с Иваном. Да только и местные не намерены были шутки шутить. Сами покидали в мешки её тряпки, побросали всё в телегу, связали её, и деревенский пастух дед Яков повёз её из деревни. Отвёз километров за пятьдесят по тракту, отвязал лошадь, сел на неё, и уехал. А Зурку прямо на телеге с мешками и оставил, только от верёвок её освободил. Прошло несколько дней, смотрят деревенские, а Зурка возвращается по дороге в деревню, грязная вся, платье рваное, без мешков, с пустыми руками. Никто не остановил её. Она зашла в свой дом, и её месяц никто не видел, ровно до того времени, пока Иван не приехал домой. Ему, понятно дело, рассказали, как Зурка свела в могилу его невесту. Что он думал в тот момент неизвестно, да только сразу пошёл он к Зурке, пробыл там минут пять, не больше. Вышел из её дома, а Зурка за ним выбежала, цепляется за него, ревёт, а он оттолкнул руки её, и, не оглядываясь, так и дошёл до своего дома с каменным лицом. А на следующий день утром совсем уехал из деревни, в город. А Зурка, как только уехал Иван, оделась красиво, прошлась по всей деревне, да и повесилась на воротах дома Ивана. Вот такая любовь цыганская. А перед смертью, своей матери приёмной сказала, что проклинает всех, кто руку приложил к тому, чтобы выгнать её из деревни, и не будет им покоя. Ни им, ни детям их. Как только матушка закончила свой рассказ, у меня холодок побежал по спине. Я её спрашиваю: «Так ты мне скажешь, причём тут наш Андрейка?» А она мне: « Ты что, мою девичью фамилию не знаешь?» И я сразу вспомнил, что матушка моя в девичестве Камышева была. Агата Фёдоровна Камышева. И отец её, Фёдор Камышев, приходился родным братом Ивану Камышеву. Но у меня возник другой вопрос, всё это было лет семьдесят назад, и не одно поколение сменилась, откуда снова Зурка? А матушка опять мне: «А ты знаешь, что Сухарев Петька с ума сошел и сбросился с каланчи пожарной?»

– Сухарев Петька это мой дед, – вставил Валера – моему отцу всего 2 года было, когда его отец, Петр Васильевич, с пожарной каланчи вниз головой прыгнул. А до этого ходил сам не свой, никого не узнавал. Он тоже участвовал в выдворении цыганки из деревни. Это произошло в 1926 году.

– А пастух Яков, который отвёз и бросил Зурку на дороге, – продолжил Виктор Иванович – тот почти сразу же, как только Зурка повесилась, умер. Уснул на пастбище, а бык его затоптал. А Топонин Витя, тот на следующую зиму в поле замёрз. Так что проклятие её мимо цели не прошло. Так вот, я опять у матушки начал допытываться, почему именно Андрейка, почему Зурка мне никогда не попадалась, жить мне не мешала. Матушка мне говорит, что когда я родился, то меня сразу окрестили, а бабка моя ещё и ладанку специальную, заговоренную на шею повесила, охранную. А мы с Татьяной своих детей, ни дочку, ни сына не окрестили, и матушке не дали окрестить. Поэтому надо Андрейку не в больнице держать, а отвезти к отшельнику одному, монаху, который уже несколько лет живёт на дальней заимке. Он один сможет помочь Андрейке, отчитает над ним молитвы, а потом и окрестить его в церкви будет можно. Я матушке тогда не поверил, всё это предрассудками посчитал. Да только Андрейка одну неделю в больнице лежит, вторую. А вокруг нашего дома каждую ночь кто-то ходит, в окна скребётся, и я никак не могу его укараулить. Измучился я. Татьяна из города приехала, два дня пожила, потом снова уехала в больницу к Андрейке. А когда дома была, я ей и рассказал, что от матушки узнал. Татьяна задумалась, но тоже не решилась из больницы сына забрать, чтоб к какому-то монаху везти. И вот, только Татьяна уехала обратно в город, проснулся я ночью от того, что будто кто-то дышит рядом со мной. Повернулся – нет никого. А потом тихо так в ухо мне шепоток раздался: «Домой она не зайдёт, я не пушу её, но и вокруг дома не дело, что она ходит. Ты завтра вечером, как с работы придёшь, собери сено из-под коровы в ведро, поставь его под иконы, а в полночь вокруг дома обойди и в калитку выйди, сено кидай через плечо и говори: «Как дорожку топчут, как путь забывают, как свет не видят, как чужое не берут, как никогда не возвращаются. Замок под чёрный камень». У меня сон как рукой сняло. Свет включил. Один я в комнате, никого нет. А сердце стучит, как молот в кузне. Я матушку разбудил. Она мне говорит: « Это Мостя к тебе приходил, послушай его, сделай, как он велит». Ну, в общем, я сделал всё, как мне велено было, и шаги пропали. Хотите верьте, хотите нет. Но никто больше не ходил вокруг нашего дома. А потом мы с Миколой приехали в больницу, я написал там какое-то заявление, что, мол, вся ответственность за сына теперь на мне, отвезли Андрейку к отцу Силуану, старцу, который в то время отстроил себе домик в лесу, и жил один, за всех молился. Через два дня, как и обещал мне отец Силуан, мы приехали к нему, а Андрейка там дрова колет у него, радостный такой. Не поверите, у меня ноги отказали, идти не могу, а только сижу и молюсь. Впервые в жизни. Андрейка ничего не помнил, что с ним произошло. Мы с Татьяной у него и так и эдак спрашивали, он одно твердит: « С ребятами по кладбищу бегали, потом я домой поехал». А окрестить то его, мы окрестили. И сам Андрейка тоже этого захотел, видать отец Силуан с ним хорошие беседы вёл. Ну вот, время прошло, мы успокоились, забывать про этот случай начали, новые проблемы, новые дела, старые дела. Андрейка одиннадцатый класс закончил, экзамены сдал, уехал в город вступительные экзамены в институт сдавать, жил у сестры, она уже к тому времени замуж вышла. Потом поступил в институт, окончил его, работать пошёл. Матушки моей уже не стало. И тут Татьяне моей путёвку в санаторий выделили, она уехала. Сижу я вечером на завалинке, хорошо так, тихо. И слышу лёгкий топоточек по завалинке. Я подумал сначала, что это наш кот Васька. Тут знакомый голос мне говорит: « Когда дом этот закладывали, под правый угол закопали подкову, на счастье. Смешные люди, суеверные. Как будто закопаешь подкову и ничего делать для счастья своего больше не надо». Я онемел от неожиданности. Сижу один. Никого рядом нет. И тут же понял я, что незачем себя обманывать. Есть Мостя. И всегда был здесь. Вот мы с ним и разговорились, как вот с вами сейчас. А потом я совсем привык к нему, и каждый вечер, пока Татьяны не было, мы с ним беседовали, но ни разу он мне не показался. Я Татьяне всё рассказал, когда она вернулась, а она уже и так знала, ей, оказывается, матушка давно про Мостю сказала. Мостя наш хранитель. И Мостя не просто так ко мне вышел, ему самому нужна стала помощь.

Виктор Иванович задумался. Мы его не торопили, ещё по чашке чая выпили. Потом я не выдержала:

– Виктор Иванович, так что надо было Мосте?

– Мосте пора было на покой. Домовые тоже, свою службу отслужат и на покой собираются, как люди. Он и сам не знал, где этот покой его ждёт. И как там. Но природа его ему подсказывала, что надо прощаться с белым светом.

– А что же его держит здесь? – Поинтересовалась я.

– Да он и сам толком не знает, что с ним такое начало происходить. А когда мы уезжали в город, он попросил, чтобы я его пригласил с собой. Не хотел в пустом доме один оставаться. Я всё сделал, как положено, как он сам меня научил. Мы заехали в новую квартиру. Ну, я и думал, что привёз его с собой. Месяц проходит, два, и понял я, что нет с нами Мости. Татьяне сказал. Та забеспокоилась, меня отправила в Васильки. А был уже ноябрь, холодно. Приехал я в дом. А домовые не любят холодные дома, мне это Мостя сам сказал. А в доме холод стоит. Я печку натопил. Ночевал тут. Сам всё Мостю жду, беспокоюсь, я уже привык к нему за столько лет. На следующий день уезжать надо, а Мости я так и не услышал. С тяжёлым сердцем уехал. В городе тоже покоя мне не было. Он же нашу семью сколько раз спасал, да и даже не из-за этого. Он ведь… живой. Хоть и необычный. Мы уже с Татьяной тогда точно поняли, что его с нами нет. Три дня промучился, снова поехал в Васильки. Снова дом натопил, жду его, сам хожу и с ним разговариваю. Вернее сам с собой разговариваю, а представляю, что с Мостей говорю. Слышу, по доскам топоточек знакомый. Как я обрадовался! Он со мной заговорил, а у меня сердце от жалости дрогнуло, голос у него стал еле слышный, и как будто задыхается. Я его спрашиваю, что я не так сделал, почему он с нами не уехал. А он мне: «Дело не в тебе, всё правильно ты сделал. Не отпускает меня что-то или кто-то отсюда. Я не могу сам понять, в чём дело». Вот так. Но не бывает совсем уж безвыходных ситуаций. На следующее утро я поехал на станцию, купил машину колотых дров, привёз их. Сложил в поленницу, а Валеру попросил, чтобы он ходил хоть раз в три дня топил. Вот так. Валера, ты сам расскажи, что дальше было.

– Я, конечно, очень удивился, когда мне Витя сказал топить дом без него. – Усмехнулся Валера – Думаю, крыша, что ли поехала у мужика. А ещё когда он сказал, что домовой остался у них в доме, то вообще про себя решил, что лечиться ему надо.

– Я не хотел сначала говорить про Мостю, – подхватил Виктор Иванович – но увидел, как Валера на меня посмотрел, и рассказал всё как есть.

– Я выслушал его, – продолжил Валера – и решил, верю или не верю, это моё дело, но уж если человек так серьёзно относится к этому, то сделаю всё как надо. Начал я топить дом, как Витя мне и сказал, каждые три дня, а в Новый год мороз ударил под тридцатчик, так я два дня утором и вечером топил. Натоплю и уйду. А в праздники моя Светлана, жена, опять встала не с той ноги и закатила мне скандал. Я собрался и ушёл ночевать к Вите в дом. Телевизор они с собой увезли, я нашёл у них книги, лежу, читаю. И вдруг, как мне и описывал Витя, слышу топоток такой, как кот в тапочках идёт. Я дыхание затаил, лежу, жду, что будет дальше. А побаиваюсь. А он мне говорит: «Да расслабься, я не ем людей. Особенно таких старых, никакого с вас навару». И засмеялся. Мне тоже стало смешно. А он мне так серьёзно и говорит: « Предаст она тебя, да и захочет ещё дом твой отобрать. А без дома никак нельзя. Ни вам, ни нам». И вздохнул, так протяжно, горько. Я его спрашиваю: «А ты откуда знаешь, как без дома жить? Ты ведь всегда в доме, вас и зовут поэтому домовыми». Он мне ответил: « Я теперь не знаю, что со мной будет. Кто-то ко мне присосался, как клоп, тяжело мне».

– Да ему тяжело. – Сказал Виктор Иванович – Я, когда последний раз здесь был, его спросил: «А ты, что всегда один живёшь, братьев своих, ну там или родственников не видишь?» Вот он мне и рассказал свою историю.

– Тимка! Тимка! Ты чо так долго? Барин тебя уже два раза звал! Тебя только за смертью посылать. – Сердитый голос Агафьи подстегнул десятилетнего мальчишку, и он бегом побежал, стараясь не рассыпать свечи в холщовом мешке.

Перепрыгнув через сломанные оглобли, он побежал напрямую через огород деда Невзора, легко перемахнув через низенькую ограду, дальше мимо большой лужи, возле которой дремало стадо гусей. Самый большой гусь выгнул шею и попробовал догнать Тимку. Да куда там! Только босые пятки мелькали по пыльной дорожке. Тимка даже успел поднять с земли камушек и запустить в злого гуся. Тот прогоготал сердито, похлопал крыльями и вразвалочку пошёл обратно к своей стае.

Барину, Владимиру Александровичу Белозерскому требовалось много свечей, потому что каждый вечер, как только ложились спать его домочадцы, он садился к письменному столу и расшифровывал свои заметки из последней экспедиции, аккуратно записывая всё в толстую тетрадь. Он торопился, хотел к осени полностью закончить свой труд и выступить в Москве в географическом обществе с докладом. Записей оказалось так много, а некоторые он не мог подолгу разобрать, и приходилось трудиться над ними до поздней ночи, а порой и до утра. Днём он работать не мог. Его многочисленные младшие братья и сестры, которых у него было восемь, это уж маменька с папенькой перестарались, словно развороченный муравейник, целыми днями ходили друг за другом, и от нечего делать то и дело заглядывали к нему, предлагая помощь. Он старался держать себя в руках, но иногда всё-таки срывался и выставлял надоевших помощников за дверь своего кабинета. Тогда ещё хуже, они бежали жаловаться маменьке, а та, если приходила разобраться к нему, то это было надолго, и ему приходилось выслушивать отповедь об уважении и воспитании.