Подошёл тракторист со своей половины с законным вопросом:

– А чё за концерт? Приз… Татарин тут выступает… какой приз? За какие такие заслуги?

– Приз, вот он, – Борис невозмутимо достал из-под подушки бутылку водки, – а заработает его тот, кто Маяковского лучше понимает…

– Погодь, погодь, начальник! А Татарин чё тут, самый грамотный? Этот ещё, Копчёный, туда же. Я, к примеру, тоже про Маяковского могу. Прошу и мне слово, ещё непонятно, кому приз.

– Вообще-то мы тут стихотворение разбираем… Но ты прав, главное – тема, может у тебя другой стих…

– А может, и поэма, – подхватил шустрый Татарин.

Борису уже самому интересно стало, какие новые мысли появятся о поэте. Не зря ведь мать книжонку подсунула.

– Значит, так, – издалека начал тракторист, – американец когда падал, попал к нам на весеннюю пашню, в аккурат ёб…ся в самую жижу.

– Какой американец?

– Ну тот, с самолёта, который ракетой наши зае…шили… Я из Поварни возле Свердловска, после дембеля гулял две недели, тут Первое мая, ещё повод, так мы всей компанией и побежали к нему на парашют разноцветный…

– Пауэрс, что ли? – догадался Борис.

– Ну да, вроде… Помню, он как толпу нашу увидел, так снова на жопу сел и пистолет в грязь выкинул. А мы без понятия были: думали, наш налетался…

– А Маяковский при чём?

– Ну… как при чём, он это… про человека и самолёт стих написал… – (Пауза.) – Вроде, – уже менее уверенно добавил тракторист.

– Эх ты, грамотей, – Борис вернулся на свой топчан и убрал бутылку, – твой Пауэрс ещё сперматозоидом был, когда Маяковский застрелился.

Но конкурс на этом не закончился. С той половины ещё подошёл более взрослый топик Николай. Он положил на стол истёртое письмо. Все знали его грузинскую жену Изольду Ноевну и сына – семиклассника Славу.

– Вот, Боря, с Маяковским напрямую связано, – Николай был в бригаде самым грамотным, на Большой земле он работал учителем.

– Так ты сам прочитай. От кого письмо?

– От Изольды, – грустно сообщил бывший учитель, – пишет про Славку.

– И чего там? Про Маяковского?

– Давай я своими словами расскажу, Изольда тут всё слезами залила…

В школе показали открытку и предложили написать по ней сочинение. На открытке пионеры сидели у костра в лесу. Славик, мальчик своеобразный, поставил не как другие эпиграф «Взвейтесь кострами, синие ночи…», а нашёл где-то у Маяковского: «Пете некогда гулять. С час поковыряв в носу, спит в двенадцатом часу. Дрянь и Петя и родители: общий вид их отвратителен».

Видимо, не выпустив таким образом до конца пар плохого настроения, Славик предложил неожиданное развитие сюжета. По дороге к месту, обозначенному на открытке, не обошлось без жертв. Пытливый автор в подробностях изложил утопление части пионеров в болоте и загрызание другой части дикими зверями. Но и оставшиеся у костра недолго пели свои пионерские песни: упавшим деревом всех их придавило насовсем.

Борис подвёл итоги чрезвычайно творческого конкурса по Маяковскому. Он достал снова свою бутылку, подумал и извлёк из рюкзака вторую, теперь вправду последнюю, и обе выставил на стол, покрытый ватманом.

Первый и единственный тост шесть человек выпили за пролетарского поэта.

Сергей Гордеин

Почти весь день Толик косил траву у бабы Маши. Триммер работал исправно, но визжал как недорезанный кабан, особенно когда приходилось срезать не только высокую и жёсткую траву, но и засохшие кусты смородины или крыжовника. Голова от него отдыхала, когда заправлял его бензином.

Скосил не только во дворе и за двором, но и вдоль и поперёк огорода. У дороги, ведущей от трассы к её дому, тоже скосил – вдруг приедут к ней гости или, не дай бог, скорая помощь. Пусть у бабушки вокруг и около будет полный порядок.

Конечно, Толик устал. И плечо от ремня побаливало. Но это была ерунда. Главное было помочь бабульке и, что греха таить, малость подкалымить. Всё дорожает, и лишней копейки теперь не бывает.

– Ну вот вроде и всё, баб Маш, – весело сказал Толик. – Принимай работу.

– Спасибо, сыночек. Слава те, Господи, – перекрестилась старушка, – вот и хорошо, вот и умничка. Сколь я должна?

– Два рубля, – просто сказал Толик – Не дорого?

– Что ты, что ты, – засуетилась старуха, – я сейчас, сейчас…