– Пошли уже, или вам больше не хочется отсюда уходить?

– Как миролюбиво, – хмыкнула Дана. – Лунное затмение?

– Да ладно, не всегда же я…

– Всегда, – с наслаждением ответила Кристина и рванула шелестящую обертку на шоколадке. Все сразу, как по команде, глянули на Машку.

Она задышала рвано и хрипло, не отрывая взгляда от блестящего шоколадно-орехового бока. Покачнулась, схватилась за металлический столик, широко расставив ноги, будто боялась завалиться в сторону, и заморгала часто-часто. Галке вдруг стало горячо, и запах сладкого шоколада показался нестерпимой вонью, и зачесалось под ребрами, но это же не ее вина…

Кристина спокойно сунула обертку в карман и раскусила батончик.

– Ты специально, да? – Слова давались Маше с трудом. – Сколько можно просить…

– Я полдня не ела. – Кристина развела руками и набила рот шоколадом. – А в кармане ничего нет. И что мне, с голодухи помирать?

– Маш, пошли. – Дана положила ладонь Маше на плечо, легонько погладила.

Пискнул в кармане дутого Машиного пуховика мобильный.

– Восемь вечера, – как-то замогильно сказала она, – мне инсулин нужно уколоть.

– Прямо в магазине? – Галка поморщилась. – Потерпи хоть до квартиры, тут добежать пять минут…

– Я там и хотела поставить. Но ты же… – Машка смотрела на всех исподлобья, только вот во взгляде этом темном с легкостью угадывалась тоска.

– Идем, идем!

Все, кроме Даны, натянули шапки – Дана из принципа ходила так, подставляя то под ливень, то под снегопад свою бритую голову с едва проклюнувшимся ежиком темных волос. Она вышла первой и придержала дверь, чудом не хлопнув ею Кристину, извинилась с липкой улыбочкой. Напряжение вроде спало, хотя один лишь взгляд на бессильно опущенные широкие Машины плечи снова отдавался в Галкином животе изжогой. Еще и консерва эта…

– Палыч, наверное, нам головы оторвет. – Машкин голос подрагивал.

– Зато он успел все шкафчики выпотрошить, все заначки нашел. – Кристина догнала ее и пристроилась след в след.

– Да еще эмчеэсники все забрали, я вас умоляю. – Это Дана. – Но если и правда хоть что-то осталось, то Палыч тут как тут. Он у нас такой, не терпит незаконченных дел.

Даже Маша слабенько улыбнулась.

– Слушай… – Галка придвинулась к Дане, с трудом поборов желание провести ладонью по ежику на ее голове. Она так водила по маминой лысине, когда больные и хрупкие волосы только-только начали отрастать после больницы. Дана оглянулась. – А откуда открытки-то пришли? – отвлеклась от мыслей Галка. – Ты их спрятала так быстро.

– А разница? Ты же больше всех и ноешь, как я вас достала со своим посткроссингом.

– Из Финляндии и Чехии, – подсказала Маша. – Да и Германия опять пришла, только успевают, и все с одинаковыми марками… Зато на финской марка красивая, рождественская уже.

– Покажу потом. – Дана чуть улыбнулась, вроде оттаяла немного. – Если закончим быстро с квартирой. Куда вы претесь?! Вот двор!

Подъезд как подъезд: ободранная доска объявлений, размокшие бумажки с поплывшим от влаги текстом, затертый сотнями и сотнями ботинок половичок. Галка приклеилась взглядом к последнему, подумала, сколько раз по нему проходил их покойник или покойница. От мысли этой стало не по себе. Железную дверь подпирал обломок кирпича, в самом подъезде пахло жареной картошкой, а облезлая масляная краска чередовалась с наскальными сине-черными надписями. Сколько уже таких подъездов видела Галка, сине-зеленых, темных, пахучих…

– Бабушка же, да? – негромко спросила Маша.

– Да. – Дана сверилась с телефоном. – Ключевская Анна Ильинична, семьдесят три года. Было. Утром нашли.

– И долго лежала? – лениво спросила Галка.

Хотя вопрос этот всегда был ключевым, никто не решался его задавать. Запах протухшего человеческого мяса давно стал им привычным, но все они его избегали, будто боялись, что приклеится.

– А Палыч разве скажет? Сюрпризом будет, может, приятным. Он напишет, а мы не приедем после такого, вот и молчит, зараза.

В прихожей взгляду тоже не за что было зацепиться. Галка размотала шарф, внимательно огляделась по сторонам – разве что слишком уж чисто, и обои свежие, пускай старомодные, с розово-бордовыми пионами. У старух обычно пыль лежала плотным серо-пушистым слоем, углы зарастали густой паутиной, дверные ручки липкие, грязные… Наверное, родственники помогали. Чего бы и воспоминания любимой бабушки тогда не забрать?

Одинокая куртка на крючке, запах корвалола, стоптанные, но чисто вымытые ботиночки. Палычу, видимо, тоже надоело ждать, и его взбешенное лицо не сулило ничего хорошего, так что Галка сразу же ринулась в бой:

– Так я и знала, что тут запашина – глаз не открыть! Почему не предупреждаете, когда заявку создаете, а?!

И Палыч, багровый, с оплывшим и бугристым лицом, сдулся. Выдохнул долго, протяжно, буравя Галку взглядом, словно хотел отравить одним несвежим дыханием. Она спокойно смотрела в его глаза навыкате, даже чуть насмешливо кривила губы: да, мы поздновато, но и ты не ангелочек.

Палыч вспыхнул, уцепившись за новое:

– А вы чего ждали, райских лесов и запаха ландышей? Бабулька одинокая, пока запах не пошел, никто и не думал, что она того… Это хорошо, что ноябрь, а то в респираторах ходили бы.