— Ну, спасибо за... что бы это ни было, — говорю я, наполовину улыбаясь, наполовину краснея.

Я трогаю ручку двери, собираясь вылезти.

— Подожди, — говорит Коул, берет меня за шею и затаскивает обратно внутрь. Он целует меня, глубоко и тепло, с намеком на укус, когда его зубы захватывают мою нижнюю губу, прежде чем отпустить меня.

От поцелуя у меня кружится голова. Его запах прилипает к моей одежде: стальная стружка, машинное масло, холодный рислинг, дорогой одеколон. И сам Коул. Человек и монстр. Сложенные вместе, как осадок, как пирог.

— Увидимся позже, — говорю я, задыхаясь.

— Обязательно увидимся, — говорит Коул, на его губах появляется намек на улыбку.

Осознание того, что он наблюдает за мной в студийную камеру, вызывает у меня извращенное возбуждение. Интересно, что он сделает, если я буду медленно раздеваться во время работы. Если я буду рисовать совершенно голой. Придет ли он ко мне?

Я взлетаю по покосившимся ступенькам к дому.

Еще так рано, что я не слышу ни одного человека, скрипящего на верхних этажах. Еще нет запаха горящего кофе.

Все в порядке - я слишком устала, чтобы болтать. Я с трудом поднимаюсь по двум лестничным пролетам в свою чердачную комнату. Возможно, мне придется поспать больше пары часов. Мое тело настолько разбито, что мысль о матрасе и подушке становится крайне эротичной.

Я берусь за старинную латунную ручку и поворачиваю ее. Она проскальзывает сквозь мою руку, жесткая и неподатливая.

— Что за хрень, — бормочу я, снова поворачивая ее.

Дверь заперта. Изнутри.

В моем затуманенном сном мозгу проносится мысль, что я случайно заперла ее, когда уходила, или что ручка сломана. В этом доме все настолько обветшало, что душ, печь, розетки и плита постоянно выходят из строя. Мы уже давно научились не пытаться дозвониться до хозяина. Либо Генрих чинит то, что сломалось, либо мы просто живем с этим.

В этом случае я, возможно, смогу починить его сама.

Упираясь краем ногтя большого пальца в замок, я покачиваю ручку, пока не слышу щелчок тумблеров.

— Да, — шиплю я, толкая дверь с заунывным скрипом.

Я торопливо вхожу, предвкушая долгое падение на матрас, но что-то останавливает меня.

Кровать уже занята.

Не просто занята - залита. Простыни, одеяла и матрас намокли и капают. На голых досках вокруг - лужи воды.

И там, на подушке... Эрин. Рыжие волосы рассыпались ореолом, влажные и волнистые. Кожа бледнее молока. Цветы обрамляют ее лицо: зеленые ивовые ветви, алые маки, незабудки, такие же голубые, как ее широко распахнутые глаза.

Я пересекаю пространство, падаю рядом с ней, чувствую, как вода впитывается в мою юбку, когда я поднимаю ее холодную белую руку.

Я смотрю ей в лицо, почему-то веря, что она все еще видит меня, что я могу вернуть ее, если буду продолжать звать ее по имени.

Мои крики эхом отдаются в крошечном пространстве, но не оказывают на нее никакого влияния. Она не сжимает пальцы. Даже ресницы не дрогнули.

Она мертва. Прошло несколько часов. Уже начала застывать.

Я отбрасываю ее руку, ошеломленная ее резиновым холодом. Она больше не похожа ни на Эрин, ни на что-то, связанное с ней.

— Что происходит? — говорит кто-то с порога. — Почему ты кричишь?

Я поворачиваюсь к Джоанне. Она стоит там в пижаме, волосы по-прежнему укутаны шелковым шарфом для сна. Я благодарна, что это она, а не кто-то другой, потому что она поддерживает наш дом в рабочем состоянии, она всегда знает, что делать.

Только не сейчас.

Джоанна смотрит на Эрин с тем же ошеломленным выражением лица, что и я. Она окаменела на месте, десять тысяч лет пролетели в одно мгновение.

Она не спрашивает, все ли в порядке с Эрин. Она увидела правду раньше, чем я. Или она была более готова принять ее.

Фрэнк подходит к ней сзади, не видя ее, потому что Джоанна загораживает дверной проем.

— Что ты… — начинает он, перегнувшись через ее плечо.

— Не подходи, — рявкает Джоанна. — Нам нужно вызвать полицию.

Я вместе с остальными жду на лестнице, напрягая все тело в ожидании звука сирен.

Кэрри прижалась к Питеру и тихонько плачет.

Фрэнк решил, что мы его разыгрываем, и не спускался вниз, пока мы не позволили ему заглянуть в комнату. Сейчас он сидит у окна, его кожа цвета цемента, обе руки прижаты ко рту.

Мелоди продолжает вышагивать по комнате, пока Генрих не приказывает ей остановиться.

Никто из нас не разговаривает. Возможно, это шок, а возможно, по той же причине Джоанна смотрит на меня из другого конца комнаты, мрачная и молчаливая.

Они знают, что это моя вина.

Никто этого не говорил. Но я чувствую напряжение, взгляды в мою сторону.

Мне не нужно обвинение, чтобы чувствовать себя виноватой. Эрин мертва из-за меня.

Это сделал Шоу, я знаю. Должно быть, он пришел сюда в поисках меня. И когда он нашел мою комнату пустой... Эрин была в соседней комнате.