“Я хочу…”, – начал он и замолчал.

Голос ждал.

“Хочу играть на гитаре лучше всех гитаристов, что были до меня. Хочу петь лучше всех вокалистов, что были до меня. Хочу, чтобы на мои выступления собирались толпы. Хочу, чтобы фанаты меня обожали. И чтобы я зарабатывал музыкой деньги. Большие деньги. Много лет”.

Музыкант выдал всё это на одном дыхании и замер, переводя дух. Он вглядывался в темноту, словно пытался разглядеть там лицо невидимого Голоса и понять, не показалась ли ему просьба чрезмерной.

“Много лет, в твоём понимании, это сколько?”, – уточнил Голос, – “Тридцати тебе хватит?”

“Да”, – быстро сказал музыкант.

“Что ж”, – сказал Голос, – “Формалист бы придрался к тому, что тут не одно желание, а несколько, но, на твоё счастье, я не формалист. Да, желание понятно, желание выполнимо. Если ты выполнишь свою часть сделки, то получишь всё, что попросил”.

“А бывают и невыполнимые желания?”, – узыканту стало любопытно.

“О, сколько угодно”, – Голос, казалось, обрадовался вопросу.

“Стать богом, бессмертие, любовь – всё это мне недоступно”.

“Любовь?”, – переспросил музыкант.

“Удивительно, правда? Но увы, я могу дать похоть или маниакальную одержимость, или увлечённость, или сотни подобных вещей. Но любовь не может быть навязанной, поэтому я её никогда и не обещаю. Впрочем, большинству хватает и похоти. А теперь произнеси свою часть контракта, если не передумал”.

Музыкант сглотнул.

“Я”, – его голос слегка дрогнул, но тут же вновь обрёл твёрдость, – “Я прошу у Хозяина перекрёстка дать мне желаемое. Я принёс плоть…”

“Сказал же, плоть не нужна”, – перебил Голос, – “Переходи к оплате”.

“Взамен я обязуюсь рассказать Хозяину три истории, ранее им не слышанные. Истории, которые он сочтёт достойными своего внимания”.

“Хорошо”, – одобрил Голос, – “Теперь моя часть”.

Он возвысился до немыслимой громкости.

“Я”, – прогремел он, – “Услышал желание. И могу его исполнить, если получу плату. Согласен ли ты заключить сделку, смертный?”

“Д-да”, – выдавил из себя музыкант, потрясенный новым звучанием Голоса, – “Я согласен”.

“И я”, – продолжил Голос, – “Хозяин перекрёстка, мэтр Калфу, проводник и привратник, согласен заключить сделку. Да будет так”.

Молния ударила с неба прямо в центр перекрёстка. Туча пыли взлетела вверх, а когда она развеялась, на земле не осталось ни красной ткани, ни лежащего на ней пальца.

“Сделка заключена”, – объявил Голос, – “А теперь начинай”.

Музыкант огляделся по сторонам, ища, куда бы присесть.

Раздался звук, напоминающий хлопок огромных ладоней и он почувствовал, как сзади что-то упирается в его ноги. Он обернулся назад. Высокий резной стул с сидением, обитым чёрным атласом, стоял позади него.

“Садись”, – пригласил Голос вежливо и музыкант сел.

На подлокотнике перед его рукой возник золотой кубок, от которого поднимался пар.

“Грог”, – пояснил Голос, – “Чтобы ты не замёрз, пока рассказываешь”.

Музыкант отхлебнул пахнущий ромом и лимоном напиток, и волна жидкого огня разлилась по его венам.

“Начинай”, – в Голосе прозвучало нетерпение, – “Как называется первая история?”

“Она называется…”

Музыкант задумался на миг, а потом махнул рукой.

“Она называется Девочка, которая жила на Границе”.

“Хорошо”, – Голос причмокнул невидимыми губами, будто пробовал лакомство, – “Продолжай”.

И музыкант продолжил.

История первая. Девочка, которая жила на Границе.

Девочку звали Ано и ей вот-вот должно было исполниться двенадцать лет. И жила девочка на самой Границе, там, где стена фонарей отделяет людской мир от мира бледных. Кто такие эти самые бледные, Ано не знала. Да и никто в городе толком не знал. Только старый Бурбуш видел их, когда был совсем маленьким и охотно рассказывал про это всем желающим. Но Джон-Джон говорил, что старый Бурбуш давно выжил из ума и никаких бледных вообще не было. Так говорил его отец, мэр Границы.

Отец же Ано говорил, что мэр просто-напросто набитый дурак. Отец был старшим фонарщиком и каждый вечер со своими помощниками зажигал стену фонарей. Иногда девочка приходила к стене, садилась на глыбу песчаника и смотрела, как холодный фиолетовый свет льётся в ночное небо. А за фиолетовым светом лежала голая бесплодная земля без конца и без края.

Отец мало говорил с девочкой. Все его слова были поручениями – купить то, приготовить это, подмести там. Ночь он проводил, следя за тем, чтобы фонари не угасали, днём спал. Девочка была предоставлена сама себе. Утром она бежала в школу, где вечно недовольный учитель учил их читать, писать и складывать числа. После школы готовила еду и бежала на площадь, к давным-давно высохшему фонтану, где собирались все дети города. Там, в пыли, они играли в “перекати-камни”, “стражник-стражник, обернись”, и другие игры, которые достались им в наследство от родителей, а тем – от их родителей. И во всех затеях главным был Джон-Джон, долговязый сын мэра. Он не слишком-то жаловал Ано. Может, потому что не ладили их отцы. Может, потому что Ано не смеялась над его шутками, когда все остальные катались по земле от хохота. Но девочка не могла себя себя пересилить. Шутки Джон-Джона были глупыми, а порой и жестокими. Мало кто смеялся бы над ними, если бы их рассказывал не сын мэра. Может, поэтому мишенью шуток нередко становилась сама Ано.