— Как пить дать.

— Доказано?

— Следователь разъяснил мне, что не доказано, — с обидой произнес Пушкарь.

— И билет не принял во внимание?

— Билет, — сказал, — Алферов мог для отвода глаз взять по ее паспорту. Большое, мол, дело, что не положено! Не знаешь ты, салага, как преступник исхитриться может. С обратным билетом убийца себе фальшивое алиби попытался устроить. На такого простака, как ты, то есть я, рассчитывал. Не выйдет! У нас ясность. Преступник в руках, а «от добра, дескать, добра не ищут». Так и сказал, сволочь, от добра добра…

Пушкарь сжал вилку в кулаке.

Мазин перебросил со сковороды на тарелку еще пару яиц с выжаренным салом.

— Хороша яичница.

— Ешьте на здоровье, — разжал кулак Андрей.

— Значит, следователь убежден был?

— Шутите? Ему лишь бы дело состряпать. Зачем журавль в небе, если Алферов в руке? Авиабилет, конечно, взят, но вот бортпроводницы пассажирку не запомнили. Понимаете, с поезда проводница подтвердила точно, а этим шлюшкам все до лампочки. Лишь бы в свидетели не попасть.

— Ну, они-то Эрлену мельком видели, могли в самом деле не запомнить. Да и пассажиры сплошь и рядом не на свои места садятся. Не суди строго.

— Строго Алферова судили. Выкарабкался, конечно, но ведь насиделся! И время ушло. Сами видите, всплыла история, а факты уплыли.

Мазин не только видел, кожей ощущал досаду, злился, как профессионал, но откликнулся полушутя:

— Чем бы я теперь на хлеб зарабатывал, если б следователь твой добросовестным оказался!

— Опять шутите? Нельзя халтуру прощать. Рано или поздно вред от нее обязательно проявится. Потому и не смог я руки брехней марать…

Наверно, Пушкарю хотелось еще высказаться по больному вопросу о поколебленной вере и уходе из милиции, но Мазин не поддержал, смолчал. Слишком много он про чистые руки за сознательную жизнь наслушался, чтобы теоретизировать. Говорили, говорили, а руки постепенно и перед едой мыть перестали. Не боимся ни Бога, ни вируса, мелкой твари Его. А уж последствий дел своих тем более.

— Неужели вы Эрлену разыскать надеетесь? — прервал молчание Пушкарь.

— Пути Господни неисповедимы. Если телеграмма от нее…

— Однако сомневаетесь, что от нее? — поинтересовался Пушкарь с плохо скрытой надеждой.

Мазин засмеялся.

— Ну, Андрей! Ты, вижу, твердо на своем стоишь — нет ее в живых, а мужа в убийцах держишь? Но факты-то вещь упрямая? Сам его алиби подтвердил.

— Не дали мне до конца докопать.

— Закопал бы муженька?

Пушкарь пожал плечами.

— Я не изверг. Для меня этот вопрос принципиальный. Я с тем следователем заочный спор много лет закрыть не могу. Тем более мы сейчас на одну доску попали.

— Как это? Не понял.

— Что тут понимать! Если Эрлена живая, выходит, и мне цена не многим выше, чем следователю. Только другого человека губил. Он на халтуре доказательства строил, а я на упрямстве бездоказательном. Вот и судите, чей Митька старше.

— Думаю, твой, — подбодрил Мазин хозяина, — раз ты не по своей вине до истины не добрался. Но ты все-таки кровожадный. Не хочешь, чтобы я Эрлену нашел. Хочешь, чтобы убийцу. Зачем? Пусть живет женщина. Тем более раскаявшись.

— Потаскуха… Не возражаю, конечно, если вы Эрленину дочку порадуете, но я б на ее месте такую мамашу подальше бы послал.

— Боюсь, Андрей, не порадую. Жизнь хрупка. Ее отнять нетрудно. И не только муж или любовник такое сделать может.

— Факт. Но если ее случайный подлец убил или маньяк какой, не завидую я вам. Иголку в стогу сена искать придется, да еще в прошлогоднем. Жаль, от меня вам помощи нет, — развел Пушкарь руками.

— Ошибаешься. Ты помог. И немало. И еще поможешь.

— Чем это? — спросил Пушкарь с сомнением и долил стопки.

— Любовника приоткрыл хотя бы.

— Да нет! Не виноват он. Не тратьте время.

— Твое здоровье, Андрей!

— Не верите?

— Мне сейчас любая информация важна.

— И мужем займетесь?

Мазин уловил, что спрашивает Пушкарь с надеждой, не просто интересуется.

— Дался тебе этот муж. Сам же проверял. Говоришь, он ее провожал на вокзале?

— Факт, — вздохнул Пушкарь. — Проводил и сам из города смылся.

— Не следом ли отправился?

— Наоборот, совсем в другую сторону. На море. С дружками в загул. Я их каждый час проследил.

— А успокоиться не можешь?