Шрифт:
«Мама пропала двенадцать лет назад. 15 августа 1982 года она уехала по путевке в Горный Ключ, но в санатории не появилась, и с тех пор мы её не видели. Родители — отец и мачеха, она же сестра матери и моя тетка, — считают, что причиной ухода мамы был разрыв с отцом и она покинула нас с другим мужчиной… Отец знает, что такой человек был…»
Мазин поставил на полях две птички, наподобие английской буквы дабл-ю, что означало для него — важно. Одной птичкой он помечал сведения, на которые всего лишь стоило обратить внимание.
«Я думаю, что она не могла исчезнуть бесследно, и, наверно, оставила письмо, но письмо могло быть такое обидное, что отец вряд ли его сохранил, скорее всего порвал и уничтожил…»
«Логично», — согласился Мазин.
«Предполагали и несчастный случай. Отец пытался найти маму. Ее видели в поезде, хорошо запомнила проводница. Мама доехала до своей станции, но потом исчезла, не пришла в санаторий…
С тех пор мы ничего не слышали о ней. Однако 23 марта этого года, в день своего двадцатилетия, я получила телеграмму, которую вам показывала. Следовательно, мама жива. Она, конечно, раскаивается в своем поступке и нуждается в моем прощении и поддержке.
Розыском мамы я не хочу доставлять неприятностей отцу и тетке, они всегда относились ко мне хорошо, особенно отец. Он очень тяжело пережил уход мамы. Сейчас они не хотят ворошить это тяжелое прошлое. Но для меня это не прошлое, они знают о моем намерении.
Отец — Дергачев Владимир Степанович, мачеху зовут Марина Михайловна.
Мне бы не хотелось, чтобы вы беспокоили их по месту работы, чтобы не вызвать сплетен и кривотолков.
Мои намерения остаются твердыми, и я очень прошу вас найти маму. Я не берусь судить ее. Я жила очень благополучно, обо мне заботились, и я ни в чем не нуждалась. Сейчас мой духовный долг разыскать маму и помочь ей».
Игорь Николаевич перечитал бумагу, подумал немного. Начинать следовало с работы черновой, он снял телефонную трубку.
— Николай Афанасьевич?
— Ты, Игорь? — сразу узнал его человек на другом конце провода. — Жив-здоров? Как ты там?
— В частном розыске. Удивил?
— Ну, меня удивить трудно, однако верится с трудом.
— Все верно, Афанасьич. Решил государству конкуренцию объявить.
— И хорошо платят?
— Пока ни копейки не заработал. Но вот надеюсь с твоей помощью.
— Неужто к себе вербуешь?
— Нет-нет, не беспокойся. Я тебя знаю. Ты служишь делу, а не лицам.
— Да уж сорок лет в лямке. Поздно менять упряжку. Форму не раз менял, а сам все тот же.
Действительно, Николай Афанасьевич за время службы мундиров сменил много, и цвета разного и покроя, только погоны все четыре десятка лет проносил с одним просветом и малыми звездочками. Он давно уже заведовал ведомственным музеем, сохранив редкое достоинство, дар, феноменальную память. Старый служака умудрялся держать в голове множество фактов из прошлых милицейских событий и дел, причем — что было сейчас очень важно Мазину, — не только из тех, что запечатлены на музейных стендах.
— Есть у меня надежда на тебя. Сам знаешь, розыск пропавших у нас не шибко в чести, так что на архивы я особенно не надеюсь, вот, может, у тебя в памяти что-нибудь сохранилось…
— Спроси, попробуй.
— Двенадцать лет назад одна женщина была в розыске…
И Мазин передал в общих чертах то, что узнал от Лили.
Афанасьич помолчал на своем конце провода, потом произнес:
— Не нашли ее.
— Иначе б я тебя не беспокоил. Но мне и малые крохи, если в памяти застряли, пригодиться могут.
— У меня ничего не застряло, а вот у одного парня… Ты Пушкаря помнишь?
— Пушкарь? Погоди…
Фамилия показалась знакомой, но давно не звучавшей.
— Кажется, сотрудник был… молодой.
— Да, лейтенант. Он этим делом занимался.
— И такое помнишь, Афанасьич? Ну и память!
Николай Афанасьевич на лесть не откликнулся. Не из скромности. Помнить собственного племянника он большой заслугой не считал.
— Если он тебе может пригодиться, дам адрес…
Выходя из кабинета, Игорь Николаевич думал о деле и не собирался «отоваривать» заказ Бориса в подвальчике. Но конец дня сложился иначе. Пашков, как и обещал, ждал на вахте. Фартук он снял, метлу убрал, и Мазин даже усомнился, а он ли это подметал двор? Но Александр Дмитриевич тут же рассеял сомнения.
— Не побрезгуете скромным мастером чистоты?
— Шутите? Я и сам социальный статус понизил…
— Зачем же так? Частные сыщики литературой возвеличены, а официальная полиция высмеяна. Так что форму на славу обменяли.
— А вы на достаток?
— Мне менять уже нечего было. Я в прямом выигрыше. Только приобрел. Между прочим, кроме шуток. Хотите докажу, как аксиому?
— Кто же аксиомы доказывает?
— Это в математике. А в жизни постоянно приходится доказывать, что ты не верблюд. Спустимся в подвальчик?
Мазин понял, что аксиома в данном случае нуждается в доказательстве, и отказывать Александру Дмитриевичу не следует.
— Пойдемте, у меня там маленький кредит, кстати.
— Ну, это я вас приглашаю…
Никогда раньше Александр Дмитриевич не предполагал и не поверил бы человеку, который стал бы утверждать, что от попытки самоубийства до душевной гармонии, как от великого до смешного, возможны считанные дни. Но сегодня он попробовал иную веру — наблюдателя Заключительного Момента, как он это назвал.