Читая все это, Художник начинал волноваться, ощущать мелодию, нервную и чувственную, и предавался фантазиям, не останавливал себя и окружал себя, маленького и тщедушного, образами, испорченными детством красавицами, улыбающимися стариками, купающимися в Карибском море, и фантазировал своими ногами, волосяным покровом, мочками ушей, слюной. Он заплетал косы русалкам и связывал их между собой, проникал в их гущу, без остановки извергая семя, до рези в детородном органе, становился единственным мудрецом на планете, воплощением величайших учений могущественных гуру. Художник постигал вкусы самых изысканных духов на телах самых бесподобных аристократок и звезд. И если он превращался во вселенную, то все известные людям планеты умещались в точке его зрачка.

В воскресенье утром у Художника побаливала голова. От не выпитых ласси вчера вместе с позировавшими ему данайцами. Они казались ему странно устроенными людьми, в них чувствовалась неопределенность и непреодолимость. Он узнал о том, что они не вымерли, натолкнувшись в Акапулькском блокноте на черновики писем, направляемых некоему Нико, именуемым величайшем данайцем. Автор писем просил Нико принять его в свое сообщество данайцев. После чтения сокровенных строк Художник начал было думать, что завтра ему привидится кто-то из них, данайцев, властных и справедливых, но он полностью утратил желание просыпаться на следующий день. Выстроенные планы рушились, рвались нити и связующие, возникали побочные желания не видеть больше никогда яркого солнца и пасмурного неба, не чувствовать запахи лета и бриз моря. Его начали кусать мухи, безжалостно и до крови, его пытались оглушить птицы своим пением, в своем королевстве он не чувствовал спокойствия, но знал, что его оберегает сон. Потом тучи насекомых покрывали его тело, залепляли дыхательные пути, проснулись крысы, крались к нему, бросались на его тело и хлестали его своими холодными хвостами. Ему виделись данайцы, лежащие на грязных улицах, отбирающие кости у голодных дворовых собак, охотящиеся на котов и кошек с целью поджарить их вечером на общем костре и попытаться продать их шкурки. В бреду Художник уже звал данайцев, молил их отпустить его куда-нибудь, за или в. Having found the edge he wished so much to stay at least for some indefinite time there being nowhere feeling being nowhere, though finally he realised how painful it was to be still in and be needed to someone as well as needing someone. Relieve me. Give me life. He knew everything had to be fine in Acapulco but definitely he was exhausted by the time of awakening. He always remembered that visions.В

Sunday morning he had always to get concentrated. Данайцы ушли, ничего не оставив. Слабость рук после трудоемкого сеанса. Они как будто сошли с небес. Две девушки и семь парней с идеальными формами тела и лица. Художник не мог не уверовать в их данайское происхождение. Он смешивал краски, как кровь порой смешивают гениальные личности.

Впоследствии Художник ликовал, соединяя свои эскизы, трогая кисточками полотно, выписывая лица и тела. Все было чрезмерно совершенным, и необходимо изучить сперва именно эти совершенные линии, чтобы доступным стало познание дисгармонии, несовместимостей и уродства, обретение атмосферы человеческого телосложения. Художник поражался естеству увиденной им красоты, такого не могло быть в природе, но он связывал появление этих людей со своим недавним сном. азделся и вышел в сад своей знаменитой мамы со знаменем в руках, ему не было равных в проделывании выходок, кажущихся бессмысленными, и в итоге, необъяснимыми. А ему были чужды объяснения. Ему нужен был крик садовника, тщательно вычищающего клумбы экзотических цветов, поливающего каждый листик и лепесток, когда он (Художник) с бешеной улыбкой и озорством в глазах начинал носиться со знаменем вокруг цветов, угрожая сломать их нежные стебельки.

Потом он садился в шезлонг и устремлял глаза в небо, на солнце, а когда в глазах его круги сжимали и растягивали взгляд, он проворно заскакивал в свою светлую мастерскую и бросался к холсту и мольберту, умоляя зрение сохранить запечатленные гаммы цветов. Он рисовал детей.

Потом читал далее и поражался все больше и больше:

Она была в холщовой куртке, отвлекала продавца вопросами о свежести товара и его питательных качествах. Марис в то самое время засовывал в рукава и карманы ценные продукты; а она была такой свежей с дождливым взглядом, в холщовой куртке, и привлекательная белая рубашка под ней, с ней хотелось проводить серые вечера в заброшенных церквях и замках, ее окутывал аскетизм феодалов, занимающихся философией, девушка, само олицетворение спящих наук и грусти вагантов. Марис все делал правильно, быстро и незаметно ни для кого, магазин был практически пуст, он мог забрать еще много разной всячины, а потом уже мог подавать сигнал Инге, и они могли уходить, но его взгляд нашел беспечно наблюдающего за его действиями мужчину, выбиравшего, видимо, пиво у соседней стойки. Как Марис мог упустить его из виду? Мужчина никакими действиями не указывал Марису на то, что он недоволен его поступками, никак не укорял взглядом, лишь смотрел на Мариса и совсем незаметно улыбался, лишь движением бровей и слегка вздрагивающими губами. Марис несколько растерялся, и плитка шоколада, которая находилась у него в руке, опять оказалась на витрине. Марис смущенно, с опаской начал удаляться от мужчины, который все еще не отрывал взгляд от него, вскоре Марис имитировал слабый кашель, что и было сигналом, его хрип Инга сразу же угадывала в шуме любого магазина. Теперь ее время сладко улыбаться кассиру, невысокому полному мужчине; такая улыбка растапливала его жир; наклоняясь к стеклу прилавка, как будто рассматривая что-то, Инга еще больше чаровала продавца своей проглядывающей нежной белой рубашкой, облегающей ее красивую грудь, и запахом своих волос умиляла его. В это время Марис приближался к выходу, замеченный только высоким мужчиной, который уже выбрал пиво и подходил к кассе ровным шагом, в красивом плаще. Смущение Мариса мучило его, но он уже вышел из магазина. Заметив это, Инга наконец купила у толстого продавца жвачку, тот час развернув и положив красиво ее себе в рот, более очаровывая продавца, и тотчас исчезла. У следующего перекрестка ее ждал Марис. Он не успел взять многого, и места в его одежде было достаточно, а это был один из наиболее безопасных и богатых магазинов. Ингу испугал его взволнованный взгляд. Волнение наполнило их сердца, и перед ними выросла фигура мужчины в плаще с бутылкой пива, он выглядел не на много старше их, но смотрел, как старик, при смерти.

– - Я искал вас, точнее, просто искал, кого-нибудь, кто бы так выглядел и был способен на мелкие кражи в гастрономах и супермаркетах. Ты весьма грациозно вытаскивал зубную пасту из коробки и прятал в брюках. А ты очень милая девочка, я тоже отвлекся на твое кокетство, хотел было заговорить, и начать знакомство, я был бы не против пригласить тебя домой и погружать в свои фантазии. Но мне было бы не просто общаться с тобой.

Недоуменно смотрели Марис и Инга на незнакомца.

– - Ах, ласточка...
– - следовало продолжение, -- вы давно занимаетесь любовью?

Все молчали, Художник улыбался.

Потом, задумался, отвернулся, открыл блокнот и погрузился в чтение. Никто не уходил. Через полминуты Художник раскрылся:

– - Если вы не занимались любовью, я вам могу преподавать это искусство.

Инга не могла пошевелиться, однако она могла отшить кого угодно. Всех могла поставить на место, умела выигрывать споры, могла обмануть блюстителей порядка в городе. Сейчас она оказалась немощной и подавленной искрами взгляда, старческого на молодом лице, способного быть универсальным гипнотическим средством. Взгляд напоминал Инге о тех желаниях ее зреющей плоти, которые не стали реальностью, уплыли в далекие страны с голубоглазыми матросами, затерялись в горных ущельях высокогорий, и сгорали на кострах альпинистов, превратились в слезы у открытых окон полнолуния, соединялись со снегом и таяли на губах Фабриса, затерявшегося среди каналов Амстердама. Марис боялся, он подозревал, что их хотят отдать правоохранительным органам на истязание, посадить в тюрьму, отобрать все, объявить беженцами, уничтожить их рукописи. Он сжал руку Инги. Она безрезультатно пыталась освободиться.

Художник заметил растерянность молодых людей.

– - Я приглашаю вас в свою мастерскую. Мы будем пить джин с лимоном, я вас накормлю пирогами. Мы выкурим мои сигары и будем валяться пьяные и веселые среди красок и полотен. Идем ко мне, вам все равно не хочется идти домой, тем более я живу в самом красочном доме на этой улице.

И Марис, и Инга всегда восхищались этим домом за живописной оградой. Они представляли себя тонущими в его роскоши.

Художник выпал из шезлонга, и блокнот выпал из рук. Его мучила жажда. Она могла убить его, если бы он не прыгнул на лужайку и приник губами к фонтанчику, орошавшему траву. Автор блокнота имел власть над ним и его внутренним миром. Откуда он взялся. Его не было никогда в жизни. Не могло быть. Казалось, никого не было.

Марис и Инга отметили, что Художник будто исчез на миг и, преобразившись, вернулся. Его глаза потухли. Но они согласились идти к нему домой.

Художник продолжал фантазировать. Покинул сад. Вошел в дом, и прошел на веранду. аскинул руки, разбил две вазы. Глиняные.

азноцветные.

Инга и Марис уже приближались к тому загадочному дому, в котором, по их мнению, обязательно должны были жить чудные и симпатичные люди. Художнику нравилось покорять их своим поведением на улице, аурой очаровывать. еклама не в состоянии была отвлечь внимание Мариса и Инги от Художника. Он художественно взмахивал руками, рассказывая о таинствах своего жилища, задумчиво и открыто засматривался на небо, и мог заглядывать в глаза своим попутчикам, отпечатывая в них свои восторги. Потом он неожиданно грустнел, и шел молча.