Беленький удобно разместился в ее широком теле. Выставив грудь колесом, он поправил рукавичкой выбившуюся из-под шапки рыжую прядь и, поскрипывая каблучками, пошел по темному переулку.

Путь белого «Мерседеса» пролегал далеко от тех улиц, по которым официантка топала к автобусной остановке, но сегодня их траектории должны были пересечься. Женщина подумала, что хорошо бы зайти, например… и растерялась. Она не знала куда. Еду и бутылку шампанского она несла с работы – шеф распорядился выдать всему персоналу. Платье, туфли и подарки были куплены заранее. Деньги она транжирить не собиралась, они предназначались для лечения матери, а что же еще… Она оглянулась вокруг, и ей захотелось пройтись по нарядной площади, поглазеть на большую елку, богатые витрины, веселых людей. Возле цветочного магазина она зазевалась, разглядывая букет нежно-розовых орхидей, укутанных в иней серебристой кисеи и, оступившись, грузно навалилась на мужчину, несущего перед собой тяжелую хрустальную вазу, полную цветов. Ваза выскользнула из рук и, хрустнув, разлетелась на куски, ударившись о крыльцо. Официантка охнула, и глаза ее наполнились слезами. Мужчина ругнулся, но как-то не зло, скорее лениво и, мазнув глазом по крутым женским формам, добавил: «Так и прибить можно». Как из-под земли вырос коротко стриженный крепкий парень и оттеснил официантку к стене. Она заныла, что не хотела, что случайно, что сейчас все соберет, вот только денег у нее нет за вазу заплатить: мама в больнице, она одна, на лекарства не хватает… Мужчина поправил на запястье дорогие часы и посмотрел на циферблат. Он не пытался вслушаться в слезливый поток женского нытья, развернулся всем корпусом и пошел к машине. Водитель открыл перед ним дверь белого «Мерседеса». Женщина смотрела ему вслед, глотая слезы, но успокаиваясь, что, видимо, самое страшное уже позади. Он оглянулся. Ему показалось, что уже встречал такие глаза, полные слез, печали, ангельской доброты и терпения, но вот где и когда – забыл. Так и не вспомнив, он сел в машину. Еще он подумал, что и без цветов обойдется. Та, для которой старался, была так себе, на троечку. Девочка недавно какой-то там конкурс красоты выиграла, стала нос задирать. Ну попка, ножки, ясное дело, при ней. А вот мордочка – капризная, недовольная, и глазки хитрые, злющие. А у той, у магазина, совсем другие – теплые, блестящие. Где же я такие видел?

Как Беленький ни старался, не получилось заставить этого человека вспомнить, как… мама стоит на крыльце и плачет. Она не останавливает, знает, что бесполезно – сын так решил. Пылит дорога под ногами, дымит сигарета в зубах. Позади синяки и шишки, впереди раны и кровь. Мальчик выходит в большую жизнь, а мать смотрит вслед, замирая от ожидания, – вдруг обернется, вдруг передумает. Нет, он уже никогда ни перед чем не остановится, не оглянется назад, и не вспомнит тех глаз, полных слез, печали, ангельской доброты и терпения…

Осторожно сложив большие черные крылья, Черный сел в уголке предродовой палаты. На кровати крючилась от боли маленькая женщина, почти девочка, которая должна была этой ночью разродиться. Простыни были измазаны кровью, подушка слезами. Схватки шли уже каждые семь минут, и слышать ее вопли не было сил. Голос у нее был высокий, тоненький, почти кошачий. Акушерка и врач заперлись в ординаторской и тихонько выпивали по случаю праздника. Опоздать они не боялись, так как уже поняли – без кесарева не обойтись. Плод лежал непонятно каким боком, голова не прощупывалась. Роженица, как положено, кричала: «Помогите!», потом – «Умираю!», потом звала врачей и, наконец, в углу заметила Его тень. Осипшим от крика голосом взмолилась: «Забери меня, прошу», – но тень не шелохнулась. Вдруг ее тело изогнулась, как в падучей, ноги, нащупав железные прутья кровати, напряглись, и она вытолкнула из себя комок темной и бесформенной плоти. Это нечто плюхнулось между ног, оставаясь привязанным к ее нутру мягким шнуром пуповины. Она затихла, глядя перед собой, и увидела, как над головой расправились и взмахнули черные крылья. В палату вбежали врач и акушерка. Роженица была жива, но без сознания, что было к лучшему. Родившийся ребенок смахивал на кальмара, сдавленно хрипел и хищно пялился фиолетовым глазом на перепуганный медперсонал. Акушерка закатила рукава, оголив мясистые, твердые руки, и брезгливо перерезала пуповину. Моллюск судорожно дернулся, забился, агонизируя, и через минуту уже не подавал никаких признаков жизни.

– Господи! – выдохнул доктор. – Какое счастье – похоже, этот умер!

Акушерка кивнула и добавила:

– Уже третий случай за последний год. Те два еще живы. Этому повезло и мамке его вместе с ним, вот бы намучались! Это им подарочек. Умирать – оно даже иногда правильнее. Пусть спасибо скажет.

Акушерка дала указания нянечке, та, как полагается, отмыла роженицу, положила ей на живот пузырь со льдом. В сознание они ее привели и тут же вкатили снотворное, чтобы отдохнула и они вместе с ней. Женщина, проваливаясь в сон, увидела, как посветлело все вокруг, когда от стены отделилась темная тень крылатого человека с ребенком на руках. Малыш был забавный. Он подмигивал круглым глазом, выдувал пузыри и лепетал что-то, размахивая ручками и ножками, которых было, как показалось маме, немного больше, чем положено. Она вспомнила, что забыла спросить, это мальчик или девочка, но тут же решила, что это не имеет никакого значения. Кто бы это ни был, она его уже любила больше жизни…

Автобус, тяжело отфыркиваясь, вывалил из своего прогретого и затхлого нутра кучку пассажиров. Это была его последняя остановка – городская окраина. Люди разбегались по белому полю пустыря, как тараканы, торопясь поскорее залезть в многоэтажные норки своих жилищ. Официантка тоже вышла, но не спешила. Ей было совсем не холодно и почему-то весело. Она засмотрелась на бегущую яркую точку на небе, то ли звезду, то ли самолет. Ей захотелось тоже сейчас куда-нибудь лететь. Только один раз в жизни она села в самолет, когда летала в столицу вместе с подругой, надеясь там что-то купить, а потом продать, в общем, как-то заработать. Ничего не получилось, только последние деньги потеряла. А здорово было бы сейчас сидеть в синеньком двойном кресле с любимым человеком и смотреть в иллюминатор на город, который бы исчезал из виду и стирался из памяти по причине набора высоты. А потом оказаться на острове с пальмами, вроде как на фантике конфет «Южная ночь», и целоваться, сидя и лежа под этими самыми пальмами.

Она уже прошла перерытую траншеями стройплощадку нового микрорайона, уже было до дома рукой подать, как путь ей перегородили двое. Один, который повыше, сжимал в руке кусок арматуры, второй – щуплый и маленький, сверкал ножом. Женщина побежала назад и тут же услышала за собой тяжелые шаги и грязную брань. Она думала только о том, что в сумочке ее получка и добавка к празднику, чаевые, и всего этого может хватить, а если еще немного занять… Додумать не получилось. Сзади навалились, толкнули в спину. Она упала лицом в натоптанный лед. Шапка свалилась. Щуплый намотал на руку разметавшиеся волосы и дернул. Она взвыла от боли, а в глазах потемнело, как если бы кто-то большой и черный встал, заслонив собой все пространство мира. Показалось, что рядом захлопала крыльями огромная птица.

– Ну, хватит, голубь, вылезай, – раздраженно сказал Черный, наблюдая в сторонке, как бьется в судорогах полузадушенная женщина. – Тебе что, мало? Они не отстанут, а ее только мучаешь. Давай, отпускай и полетели. Не люблю я эти штучки с вживлением. Чего ты добился? Этот, в «Мерседесе», не то что глаза материнские, саму мать-то с трудом бы вспомнил. А этих, конченых, ты собирался разжалобить, образумить. Да они слов таких не знают.

Беленький, по всему видно, не собирался сдаваться. Женщина собрала последние силы и вонзила острые ногти в нависшие над ней безразличные глаза. Вдруг руки на ее шее разомкнулись, и в этот момент мурашки пробежали по спинам бандитов – из ее сдавленного горла извергся чудовищной силы звук. Это был крик и вой одновременно. Он метнулся в сторону больницы, чтобы слиться со стонами и воплями молодой матери, оплакивающей своего мертвого уродца. Звуки эти нарастали, ширились, отражаясь эхом от стен многоэтажек. Люди прилипали к окнам, выпрыгивали из кухонь и спален, выходили на улицу. Им было страшно. Кто-то сказал, что так, наверное, трубят Ангелы перед Концом Света, а кто-то возразил: «Чепуха! Просто люди празднуют, выпивают. Рождество ведь! Христос родился!»

Чик, чик – пощелкивают ножницы в Зоиных руках. Сегодня уже восьмая стрижка и укладка, впереди – две завивки и три покраски. Зоя выгибает спину. Ноги гудят, хорошо бы домой на диван. Лежать, уставившись в телевизор, и смотреть, засыпая, как люди встречают Новый год. А чего его встречать? Хочешь не хочешь, все равно придет. И чему радоваться? В прошлый раз все было: елка, гости, подарки. А чем кончилось? Встречали всей семьей, а провожать – одной. Первым ушел муж, потом дочь. Оба влюбились без памяти. Даже кошка по весне сошла с ума и сбежала в поисках любви. Так никто и не вернулся.