Девочка села, прикрыла глаза и задумалась. Это было непривычное для нее занятие, но было все вокруг так неспешно тихо и радостно-беззаботно, и торжественно одновременно, что спешить никуда не хотелось. Ей вдруг захотелось обнять дерево — березу, под которой она сидела. Она так и сделала, прислонилась пылающей щекой к гладкой, прохладной ее коре. Так она стояла целую вечность. Потом благодарно поцеловала ствол и погладила листочки ближайшей ветки.

Девочка побрела куда глаза глядят, и все смотрела по сторонам своего зеркала. Больно уж все вокруг было непривычно. Она шла, и слезки катились по ее щекам. Долго ли шла, сама не знала, но вскоре набрела на домишко маленький. Из трубы вился дымок, и девочка обрадовалась, что кого-то живого встретит. Теперь она много смотрела под ноги, и поэтому увидела тряпичный коврик перед дверью. Она вытерла об него ноги и постучала в дверь. Ей открыла старушка, но девочка-то ее не видела, только услышала шарканье подошв и слабый старческий голос, спрашивающий, кто она.

А девочка вдруг растерялась. Она почему-то сейчас не знала, кто она. И ответила так:

— Я не вижу вас, потому что вижу только себя. Но такую себя я еще никогда не видела, поэтому точно не знаю, кто я. Раньше была куклой.

— Ах, вот оно что! — почему-то обрадовалась старушка. У меня давно таких гостей не бывало. Проходи.

В доме было прохладно, свежо и чистенько. Старушка накормила путницу свежим теплым молоком и белым хлебом с коровьим маслом. А потом поставила еще творог со сметаной. Такую вкуснятину девочка, кажется, никогда в жизни не ела. И никогда не чувствовала себя так спокойно и хорошо. От этого девочка опять заплакала. Старушка ни о чем ее не спрашивала, только встала позади девочки, и их лица отразились в зеркале рядом. Это было первое человеческое лицо за много лет, которое девочка видела. И оно было добрым и терпеливым и каким-то при этом лукавым, как будто старушка с трудом сдерживала рвущуюся из нее улыбку. Девочка долго не могла оторваться от лица старушки.

— Кто же ты?

— Я твоя пра-пра-бабушка! — ответила старушка.

— Но ведь ее уже давно нет на свете!

— Это так, но в этом лесу бывает все, даже такие встречи.

— Я хочу увидеть твое лицо без зеркала…

— Так смотри.

И девочка быстро развернулась и, о чудо! — на несколько секунд увидела лицо бабушки без зеркала. Потом, правда, зеркало вернулось на место.

— Как тебе это удалось, бабушка?

— Это не мне, а тебе удалось, внученька. Ты очень сильно захотела меня увидеть, и зеркало не могло тебе помешать.

— А можно его совсем убрать?

— Не спеши, дорогая, всему свое время.

И девочка стала жить в избушке своей "пра-пра" (как она называла ее про себя). Жизнь ее была проста: ранним утром птицы будили ее, и она на несколько часов уходила в лес, купалась в росе, собирала землянику, плела венки из трав, собирала грибы и целебные травы, которые показывала ей "пра-пра". Потом возвращалась в дом, где ее "пра-пра" встречала завтраком. А потом работала на огороде, жадно вдыхая запах сырой плодородной земли, потом плела корзинки, а вечером доила бабушкину корову. Потом они с бабушкой пили чай из трав с вареньями из земляники, дикой малины и черники, а то и с ягодными пирогами. У бабушки был старинный самовар, который грелся углями. Себя в зеркале девочка видела все реже, и оно как будто даже меньше становилось, и, когда ей что-то хотелось рассмотреть, словно уплывало куда-то в сторону. Одним словом, она и думать о нем забывала иногда на целый день. Потом ей стало казаться, что она забыла что-то очень важное, но, как ни старалась, так и не вспомнила.

***

Милиция девочку-куклу так и не нашла. Мама-девочка искала ее по больницам и моргам, о поиски ничего не дали. Нигде не было нарядной и кудрявой, самой красивой на свете куклы. Мама-девочка пыталась жаловаться на милицию самому главному прокурору, но и он не помог. Тогда мама-девочка жаловалась бабушкиному портрету, но он в последнее время ничего не отвечал, зато иногда с кем-то тихо разговаривал. Раз мама-девочка подслушала разговор портрета, и второй голос был точь-в-точь голос ее девочки-куклы. Только та отродясь не умела говорить так вежливо, да так душевно. И говорила она о том, что живется ей у "пра-пра" лучше некуда, только забыла что-то важное, и никак не вспомнить, что же это за важное.

— Ты меня забыла! — крикнула девочка-мама, уже не скрываясь больше.

Бабушкин портрет, все это знал, конечно, да и подстроил, собственно говоря, все сам.

А девочка вскочила из-за стола, где они с "пра-пра" пили чаек с вареньем:

— Мама! Ты где?

Но бабушкин портрет уже закончил сеанс связи, и девочке никто не ответил.

Зато он наконец-то ответил девочке-маме:

— Твоя дочка сама почти справилась с твоим заклятием, но она изменилась, и ты можешь ее не узнать, если встретишь.

— Я смогу ее узнать, ведь она самая красивая и нарядная кукла на свете!

Бабушкин портрет покачал глубокомысленно головой:

— Повторяю, она изменилась.

— Ничего, у меня она быстро станет прежней!

— Ты действительно хочешь, чтобы она стала прежней?

Девочка-мама задумалась.

— Неужели в ней ничего не осталось от той, какую я знала?

— А знала ли ты ее? Ведь ты в ней видела красивую нарядную куклу, предмет роскоши. А живая девочка была тебе, в общем-то, и не нужна.

— Но… мне кажется… Я очень тоскую по ней! Помоги мне увидеть ее!

— Хорошо. Возьми зеркало и встань ко мне спиной. Что ты видишь?

— Вижу себя.

— Что еще ты видишь?

— Вижу тебя.

— Вот и славно. А теперь смотри внимательно. Только не оборачивайся, иначе все исчезнет раз и навсегда.

И рядом с бабушкой на портрете появилась крошечная, недавно рожденная девочка. Она улыбалась своей маме, и та едва сдержалась, чтобы не обернуться. Потом девочка на ее глазах подрастала. Вот она уже сидит в песочнице, вся обсыпанная мокрым песком.