После смерти жены Федору начинает мерещиться речная ведьма - Царица Ила, о которой он слышал еще в детстве. И чем больше он убеждает себя, что ее не существует, тем ближе она подбирается к нему и его пятилетнему сыну.
Статный начальник местного отделения МЧС Гриша, стоял у края лунки. Коварная корочка льда совсем не обращала внимание на усилия спасателей и продолжала расползаться по поверхности.
Похлопав по карманам, Гриша достал пачку сигарет и спичечный коробок, схваченные со стола мастерской его друга. Другу они все равно уже не пригодятся.
Гриша прекрасно знал, что стоит в опасной близости от воды. Но у целого местного отделения МЧС не хватило бы сил и техники, чтобы заставить его ноги сделать хоть шаг назад.
Справившись со огоньком, испуганно дрожавшим на ветру, Гриша присел на корточки и сосредоточил взгляд на воде.
…Раз, два, три, там, в горах, текут ручьи.
Четыре, пять – русалки в ночь бегут нырять.
Шесть, семь, восемь – дивный свет меж древних сосен.
Разбушевавшийся дождь наклоняет ветви деревьев до самой земли, не жалеет хрупких стволов и не боится их переломить. Беспощадно срывая уставшую листву, ветер рисует в небе обезумевшие желтые хороводы. Так думают другие. Так видят другие.
Но есть и Федор, чьи глаза насильно становятся свидетелями настоящего порядка дел. Лицо, покрытое волдырями, даже не прячется от его ужаса. Напротив, оно нагло смотрит в двустворчатое окно покосившегося дома. Тонкая жилистая рука, ухватившись за ствол, с нечеловеческой силой шатает рябину во дворе. Злые и самодовольные глаза, словно накинув на взгляд Федора петлю, не моргают.
Продолжая трясти несчастное дерево, незваная гостья свободной рукой порылась в ошметках ткани, служившей одеждой, и достала что-то мясистое и мягкое. Федор узнал в розоватом куске коровье вымя. Гостья поднесла вымя ко рту и закатила глаза, когда по ее острому подбородку побежали бело-красные ручьи.
– Кап-кап. Небо злится! – голос сына с силой оторвал Федора от окна.
– Оно не злится, ему просто больно, – Федор посмотрел в окно, но двор был уже пуст.
– Кто его обидел?
– Иногда боль бывает сама по себе. Для этого не всегда нужны обидчики.
– Это как?
– Фух…
Федор, хорошенько потянувшись и затяжно вздохнув, развернулся на старой самодельной табуретке к своему пятилетнему сыну. Глянь ты, уже два зуба потерял. Наверное, скоро ему можно будет честно отвечать на сложные вопросы. А пока…
Федор хлопает тяжелыми мозолистыми ладонями по коленям, и пыль от грязных рабочих штанин невольно поднимается в воздух. Мишаня, смешно приоткрыв рот от волнения, торопится заползти на отцовские колени – сейчас папа расскажет ему, как устроен этот потускневший за последний год мир.
– Так…
Федор смотрит в Мишины синие глаза. На мгновение видит в них Её, нервно моргает, затем зажмуривается. Спустя мгновение открывает глаза, не желая, чтоб Мишаня что-то заподозрил.
– Вот представь, что Рыжуни нет.
– А куда она ушла? – Мишаня взволнованно вертится на отцовском колене, ища синими глазами кошку.
– К другому мальчику.
Глаза Мишани уже подготовились наполниться слезами, как вдруг нашли на полке пару рыжих ушей, спрятавшихся за ящиком с инструментами.
– Нет! Она же моя!
– Но ты-то представить можешь?
– Не хочу…
Федор сжимает губы. Старается не вздыхать глубоко, не раскачивать сильную грудь. Дети такие чувствительные, сразу распознают бессилие.
– И как я тебе тогда все объясню?
Миша опять приоткрыл рот, обнажив редеющий зубной ряд. Его пухлая нижняя губа уже готова задрожать. В этом дрожании Федор опять увидел Её.
– Я не… я не знаю…
Прежде, чем порумяневшие от беспокойства Мишины щеки остудили слезы, огромная лапища Федора прижала белобрысую голову к своей груди.
Ей-то такие моменты давались хорошо, складно. Казалось, что такое Ей ничего не стоило. А Федор…
Не умеет он красиво говорить. Она говорила за двоих.
Когда она ушла, то забрала с собой все сказки их небольшого дома, все чудеса их мрачного края серых пятиэтажек и бессолнечных дней. Осталась лишь механическая, собранная из стали и бесплодной земли, реальность, в которой Федору и Мишане приходится выживать. И непонятно, кто из них больше нужен друг другу.
Теплые слезы сына совсем промочили рубашку.
Девять, десять – Луну бесята спешат повесить…
– Папа, ты чего?
Федор сжал глаза так сильно, что будь его веки из дерева – разлетелись бы в щепки.
– Одиннадцать, двенадцать, – Федор тихо гладит ржаные волосы Миши.
– Звезд в мешочек им не спрятать.
Беспощадный буран в груди начал утихать. Сердце больше не рвется раскрошить ребра. Вещи в мастерской снова обретают резкость.