На радостях она даже не попрекала Илью, что столько лет притворялся. В старца она не слишком-то верила – гипнотизер, а не чудотворец.

Глядя на сына, Ефросинья все мечтала, как они теперь разбогатеют благодаря его силе.

– Поросят заведем, корову, поле втрое против прежнего будем вспахивать. Жену тебе возьмем, вон у Алешки-рябого дочка на выданье, и работящая такая. Холстину будет ткать, рубашки шить, я поеду в слободу, продавать стану. Детишки пойдут, тоже к делу приспособим…

Илья слушал мать, улыбался, в спор не вступал. Детишки – так детишки. Сам он жениться не собирался, а если матери хочется детишек – так это без него.

Однако человек предполагает, а Бог располагает. Как-то раз вышло ему на речку пойти купаться, и по дороге встретилась ему девица с ведрами. Девица ему понравилась – и ведра симпатичные, и сама ничего себе, скромная.

– Как зовут тебя, красна девица?

– А вот это не твово ума дело, – отрезала девица.

«Бойкая! – понял Илья Муромец. – Так это даже и лучше».

Он увязался за ней и несколько времени шел следом, не зная, с чего начать разговор – даже в ведра заглянул, как бы между прочим, но ничего там не увидел, одна вода булькала.

– Тебя, случайно, не Мария зовут? – наконец молвил он.

Та поглядела на него с интересом.

– Откуда знаешь? Ты вроде не из нашего села.

– Волхвовать умею, – пошутил Илья. – Куда идешь одна, такая красивая?

Мария озорно тряхнула волосами.

– А что, нравлюсь?

– Нравишься, – сказал Илья.

– Ну, а если нравлюсь – женись!

– Вон ты какая, – сказал Илья. – Я к тебе по-хорошему, а ты сразу – женись.

– Ну, а чего ж? Чай, от тебя не убудет?

– Я еще парень молодой, рано мне жениться. Погулять еще хочу.

– Ну, гуляй, гуляй. Смотри, догуляешься.

И пошла дальше. Посмотрел Илья ей вслед: талия тонкая, бедра широкие, волосы густые. И идет хорошо. Иная, как корова ходит, а эта ничего, ровно ноги кладет – ать-два, ать-два. Чем не жена богатырю? Как говорится, лучше синица в руках…

– Бог с тобой! – крикнул Илья ей вслед. – Уговорила, женюсь.

Через неделю свадьбу сыграли. Свадьба была веселая, два села собрались в надежде поесть на дармовщинку. Подруги невесты осыпали молодых хмелем, пели песни сомнительного содержания. Одна из подруг, улучив момент, в сенях даже пыталась поприжать Илью к стене, но тот оказался на высоте и вывернулся.

Приезжий поп зачитал по бумажке о добродетелях жениха и красоте невесты, повенчал и заторопился за стол – есть поросенка.

– Куда так спешишь, отче? – недружелюбно спросила его мать Ильи Муромца. – Боишься, что не хватит?

– Может и не хватить, – отвечал поп. – Поросенок один, а вас, дармоедов, много.

Оскорбленная Ефросинья Александровна ушла в дальний угол и пила там горькую, пока ее не вытащили гости и не заставили плясать со старостой.

– Да не буду я с ним плясать, – кокетничала она. – Он старый хрен.

– Не старый, не старый, – кричали гости. – Пляши!

Ефросинья и староста заскакали друг вокруг друга, выделывая руками и ногами всевозможнейшие кренделя. Следом за ними пустились в пляс и остальные. Илья глядел на все это безобразие помутившимся от самогона взором – все казалось ему гадким и противным. Он повернулся к невесте – та как раз скакала в ритме танца, была распарена и дышала тяжело.

– Вот жизнь у нас на Руси, – сказал он неизвестно почему. – От попойки до похмелья. От похмелья до новой попойки. Даже работаем, словно во хмелю.

– Жизнь как жизнь, – сказала невеста. – Все так живут.

И пошла скакать дальше.

– Так жить нельзя, – говорил между тем Илья, привалившись к столу и глядя хмельными глазами в пространство. – Негоже так жить. Надо чего-то делать, надо Русь спасать – иначе упьется до зеленых чертей, татарва ее одолеет.

Он хватил еще хмельного меду, окосел, вскинулся над столом, замахал руками беспорядочно:

– Эй, русичи, кончай пить, пошли бить бусурманов!

Что было потом, он помнил плохо. Помнил, что куда-то бежал, что перед ним бежали остальные гости, что поймал какого-то быка и ломал его рога, а рога не ломались и бык ревел жалобно. В конце концов, намучившись, дал быку пинка и пошел домой.

Потом уже выяснилось, что пьяный Илья Муромец наставил гостям синяков и тяжелых увечий причинил во множестве. Тем не менее, мысль о спасении Руси его не оставляла.

Наутро он проснулся в одной постели с молодой женой и обнаружил себя уже мужем. Тут его взяла такая страшная тоска, что он неделю скрывался в лесах и пил беспробудно, а потом вышел из дому и пошел, куда глаза глядят. Целый день, наверное, шел, сам не зная, куда.