Аграфена Ивановна испугалась, услышав всхлип.

– Чего это ты, батюшки?

Петр горлом изблевывал рыданья, сладкие-сладкие.

– Как же, тетя Груня... на что моя эта жизнь похожа... собачья? Миша-то, он хоть и скитается, он счастливый... У него маманя есть, его маманя родная ждет, его свой угол ждет, а я... без угла на всю жизнь, без родного, без близкого... Эх, за что?

Утираясь, все-таки прикинул вкось глазом: поняла ли тут на свой счет все это Аграфена Ивановна? Может быть, и поняла... Тоже пригорюнилась, в фартук сморкалась.

Спросил плаксиво, вроде, для того, чтобы развлечь себя от горя:

– Расчетец-то, тетя Груня, когда сделаем?

– Да чего же расчетец...
– Старуха хитровато замешкалась.
– Деньги за мануфактуру ты мои платил - значит я тебе за хлопоты накидку сделаю.

– Не накидку, тетя Груня, а исполу со всего оборота.

– Исполу?
– ахнула Аграфена Ивановна, но осеклась, встретив равнодушно-бесстыдный, даже скучающий взгляд Петра.
– Вот какая у тебя, Петруша, ко мне дружба?

– Дружба дружбой, а камушек, как говорится, за пазухой держи, - сухо сбалагурил Петр.

Да и чего было спорить, торговаться? В руках ведь держал старуху с ее банькой и подводами, со всеми ее базарными и уездными разветвлениями. Однако, пожалев, приободрил ее: в компанию-то с кооператором присмыкнет он Аграфену Ивановну с собой тоже исполу.

– Ну, хоть за это спасибо тебе.

И оттого, что так по-хозяйски, без лишних слов, пересилил ее Петр, еще крепче прониклась она бабьим уважением к нему. За таким можно везде пойти, закрыв глаза...

Чуть не к полуночи прибрякал опять колокольчик - Петр дождался все-таки. Вербовщик весело пошатывался. Дуся раздевалась со счастливыми и виноватыми глазами. "Ну что могло случиться?
– врал себе Петр для успокоения.
– Ведь на людях все время толкались там. Ну, сорвал три-четыре поцелуйчика..." Вербовщик манерничал, вихлялся по горнице.

– Танцевали мы, мамаш, новый танец, называется фоксик! Сейчас, мамаш, покажем... Только вы встаньте, мамаш, вот тут, в куточке, и напевайте нам: "Та-ти, та-ря, та-ти, та-ря!.."

– Да ну тебя, малохольный!
– отмахивалась Аграфена Ивановна, но видно было, что приятно ей, что любуется по-матерински на парочку.

"Дура!
– злорадствовал Петр.
– Может быть, еще и в мыслях его как жениха держишь?" Да, наверно, так оно и было - держала.

Вербовщик сам, сбросив оленье пальто, стал напевать:

– Та-ти, та-ря!

Петр такого танца еще не видал. Вербовщик у всех на глазах въелся животом в Дусю и начал на ходу разгибать женщину вперед и назад. И Дуся охотно поддавалась и, прижатая, ходила за ним, улыбаясь и дурея от этих "та-ти, та-ря"... Последнее охальство творилось у всех на виду. Аграфена Ивановна даже сплюнула и ушла на кухню.

Петр прокрался туда же. Губы его дрожали.

– Тетя Груня, прикрыть эту лавочку пора.

Старуха поняла по-своему: заметывает опять насчет того же, что и давеча. Нет, тут старуха остерегалась еще.

– Да ведь как ее воля, Петруша, за кого она хочет... Теперь на дочерей управы нет.

– Я, тетя Груня, про то, чтобы вам за решеткой не насидеться...

Старуха взирала на него обалдело.

Петр не без мстительного удовольствия наскоро растолковал ей про вербовщика. Вместо того, чтобы ехать в Самару и вербовать там рабочую силу, для чего дадены были ему большие казенные деньги, Никитин выискивал тут по баракам лодырей и нанимал их, будто в Самаре, выплачивая им в половинном размере проездные и кормовые деньги. Другую половину брал себе. И свои командировочные и проездные тоже в карман положил. Вот на какие мошенские средства пылил он в Шанхае. Когда подсекут молодчика, - а случится это не сегодня-завтра, - потянут к ответу и тех, у кого он деньги разбазаривал. Могут и остальное все унюхать...

– Ой, ой!
– омертвела Аграфена Ивановна, плюхнулась на табуретку. Петяша, чего же молчал? Как же быть-то?

Петр высился над ней беспощадно.

– Заявить надо, вот что. Но как вы женщина и по этим делам неопытная, то я лично за вас заявляю в партию. И чтобы дать вам это в заслугу, скажу, что все это мошенство разъяснили вы и не потерпели его... И притом - что в дом к вам он шлялся просто нахально.

– Нахально, Петяша, конечно, нахально!
– Аграфена Ивановна злобно порывалась в горницу, где вербовщик уже перед гибелью, издыхающим голосом напевал: "Та-ти, та-ря..."

– И все-таки вы - мать, Аграфена Ивановна, - не сказал, а словно ножом на совести ее вырезал Петр.

И Аграфена Ивановна покорно снесла его строгость. Необорим для нее становился Петр в своих захватах и вожделениях. Но прежде, чем сдаться совсем, сдать ему, недавнему проходимцу, право на родство, на Дусю, и, значит, на весь в жизни приобретенный достаток свой, не удержалась, чтобы не попытать его еще раз:

– Ты начисто скажи, Петр Филатыч... Про Мишу-то так ведь, зря все наболтал? Ты по совести, Петр Филатыч.