Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел необходимую силу, мощь, личный магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.

В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.

– Его дух изнурен, – сказал Гвалчмай. – Ты его спросил?

– Да.

– И?..

– А как ты думаешь, друг мой?

– Если он умрет, мы погибнем, – сказал Гвалчмай.

Он был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев.

– Ш-ш-ш! – прошипел Викторин и, ухватив товарища за локоть, увел его в темноту.

В шатре Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.

Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил, Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…

– Иисусе сладчайший! – прошептал он. – Прости меня.

Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, а тогда подошел к нему.

– У тебя есть для меня работа? – спросил он.

Лысый коренастый Керн обтер ладони о кожаный фартук.

– Сегодня никакой.

– Может, принести воды?

– Я ж сказал, сегодня никакой, – рявкнул кузнец. – А теперь убирайся!

Кормак сглотнул.

– Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

– Ты уж прости, почтенный Керн, – сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

– Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один.

Всюду вокруг он видел картины семейной жизни – матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона – даймона, как их называют римляне.

И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус – Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят – а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он – отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?

Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к младенцу. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.

Из-за младенца даже собрали Совет, чтобы решить, жить ему или умереть. И спас малыша Кормака только решающий голос Колдера, и то из-за настойчивой просьбы Гристы.

Семь лет мальчик жил со старым воином, но увечность Гристы не позволяла ему прокормить их двоих, и малышу оставалось только подбирать отбросы.

В тринадцать лет Кормак понял, что из-за него искалеченный воин стал изгоем, и он построил для себя хижину в стороне от деревни. Жилище было самое убогое, а из мебели только постель. И потому Кормак мало бывал там, если не считать зимы, когда он трясся от холода даже возле огня и видел ледяные сны…

В тот вечер, как обычно, Гриста подошел к его хижине и постучал в дверной косяк. Кормак пригласил его войти и предложил чашку воды. Старик принял ее с благодарностью и сел на утрамбованный земляной пол, поджав под себя ноги.