Разговоров в деревне прибавилось, да и куры закудахтали, как никогда. В дом, в сарай, в баню, на сеновал, в лес мужиков заманивать приходилось. Кора отдавалась страстно и с упоением, ерзала под ними, как змея, криком кричала, визжала, стонала, плакала и пела песни, вот где голосу воля была.

И пришел зуд, – там глубине, внизу живота, белая сырость выделилась, рыбой пахнуть стало и жечь. Она опять к бабке, и бабка знала, зачем пришла Кора, сразу дала ей меду для лечения. Кора вдруг спросила, не первая ли она пошла на это? Но бабка и глазом не повела. К тому же знала, что не все попробовали женского тела пришедшей. Велела ждать.

Теперь для Коры за двор выйти была целая проблема. Бабы, чуть завидят, громко ругаются, и в окнах покрошили стекла, благо мужики нашли стекла и вставили. Во дворе стали появляться трупики птиц. Одна баба по имени Зинаида, с бутылкой керосина явилась, Кора отняла, и откуда силы взялись, а Зинка в слезы, мужик ейный подрался с другим мужиком, – о причине можно было и не говорить.

За время очищения Коры через грех, пришел к ней якут.

Якут бросил на пол мешок со строганиной и начал на Кору примерять дундук, будто в зимний лес на лыжах собралась. Ох и потом от него несло. Не то, что умаялся, скорее испытывал волнение.

– Дорообо! – сказал якут. Звали его Байбан. А шутя в деревне называли «Бабайка». Когда он появился в селении и зачем, этого никто не знал.

– Якуты верили, – сказал он Коре, – что в большой дряхлой берёзе живёт Хозяйка земли. Ты знаешь ту березу на старой поляне, где ягод рассыпано, как зерна курицам? Ээх! Той березе точно сто лет, мудрая она. Там ленточки были повязаны давно, уже цвет потеряли и рассыпаются как пепел. Люди потихоньку туда ходили с просьбами – вешали яркие ленты. Нельзя было ломать ветки такой берёзы, чтобы не навлечь смерть на родного человека. Если же срубить дерево, то всё поселение ждёт погибель.

И вот смотрю, ветки обломаны. Жди беды, – думаю. Вот тогда и пропали твои…

– А чего раньше не приходил.

– Духи не пускали.

И пес не залаял на якута. А когда уходил, сказал: «Я знаю, зачем ты это делаешь, мне духи сказали».

И вот пошел слушок: люди видели, как зверь выскакивал из дома Коры, навроде волка, но на двух ногах. А чего про волка заговорили? Так морда вытянутая была и оскал.

Бабка сказала: Сатана принял ее как невесту. Коре нужно будет лишь кровью окропить место его силы, – на лавинках, над рекой сделать порез на руке.

И тогда на лавтейке, в сенокос знак появился, в траве лежал пополам скошенный заяц. Кора сразу смекнула, в деревне ее кто-то ждет.

Собака и носом не повела, что чужой в доме. И правда, за домом прятался мудрушка, ряженый человек, из далеких мест. Она за ним, она его гонит, а он то исчезает, то появляется, но появляется там вдали, и тут же на крыльце сидит. Прогнала, а мудрушка опять сидит, как ни в чем не бывало.

Не человек то был. Кора знала, он предвестник, после него жди гостя. Было не страшно. Позора хлебнула, зря что ли?

Ведала: в тумане нынешней осени, когда лиственницы сбросят хвою, гость даст о себе знать.

Однажды ночью начался пошепт, – Кора после бани, в рубахе широкой, белой, с розовыми коленями, только перед зеркалом волосы расчесала, как услышала тихий странный голос.

– Егор, ты?

Кора назвала имя мужа. Надрывный голос был таким, будто человек помирает или в хворобе давно осел.

– Шчо-то мне блазнит!

Кора чувствовала, что гость не покажет свою физическую сущность, свою личину, его присутствие будет обозначать лишь размытая тень на стене, но не знала она, как с ним разговаривать. Звала. Спрашивала. Тень не вышла из того угла, где скрылась.

Шорохи раздались на улице, хотя собака вроде бы не лаяла. Кора выбралась, прилипла к двери и наблюдала. Нет, она не дыгала, она чувствовала, творится что-то, да невидимое оно. Тут попалась на глаза кепка, так и есть, косой Касьян. Пошла, пошла, пошла, и наткнулась на то, что глазами лучше не видеть. От Касьяна оставались куски одежды, пропитанные кровью. Бес дал о себе знать.

И вот пришла другая ночь, а там и еще одна за ней, – шепоты посещали дом Коры, залетали с ветерком, утихали, возобновлялись и вновь прокрадывались через щели, дабы с тихим свистом улететь незнамо куда; другие шепоты влетали в открытую дверь, задерживались, причудливо переплетаясь, как плющ, и шурша по стенам. Казалось, каждый шорох приносил натужное дыхание тайги, пробуждаясь в пустоте ночи эхом давних зловещих легенд.

Кора научилась распознавать неясные, причудливые звуки, они будто рассказывали ее историю, отчего то усиливались при содрогании сосновых и еловых ветвей, переходили в зловещую симфонию шепота.

Кора догадалась, что открыла крышку в бездонную яму. Призраки к ней прорвались звуками многих неуспокоившихся душ, но ждала она только один шепот, отличила бы, появись он, да не появлялся же. Из тысяч звуков тайги отличила бы, даже после кружки настойки крепкой, продирающей нутро до низа живота.