– Нет, я только немного возьму у тебя, – говорю до предела невинно.

Поколебавшись, Син всё же дотягивается до ложки, подаёт мне – неуверенный, что именно я собралась делать. А я как ни в чём не бывало зачерпываю мороженое из его тарелки. Это вполне обычное дело. Ничего особенного. Подумаешь, взяла немного. Двигаю тарелку к Сину, намекая, что он тоже может продолжить. И он продолжает. Так что мы сидим на моей кухне – после секса! – и вместе едим мороженое. Разглядываю его пальцы, держащие ложку, и кусаю губы, чтобы сдержать глупую улыбку. У нас был секс! Теперь я – не просто абы кто, а его первая девушка. Даже если не будет ничего больше. Даже если для него это ничего не значит. Всё равно, теперь шанс, что он меня запомнит, стал немного больше. Всё-таки первая – только одна. Особенная. Пусть Син уйдёт, пусть у него будут другие – сколько угодно, – я всё равно останусь первой. Конечно, если он сказал правду об этом.

А может, он не уйдёт. Может, я соберу смелость в кулак и спрошу – и он ответит, что хочет остаться со мной. Маловероятно, но вдруг? Всё, что между нами произошло, тоже было маловероятно, почти невозможно, но ведь случилось же.

Какие у него потрясающие руки, просто идеальные… Пальцы, ногти, всё до мелочей… Слежу, как Син зачерпывает ложкой мороженое, так внимательно, словно это не обычное повседневное действие, а какое-то прекрасное чудо. А губы у него какие… Как бы я хотела сейчас оказаться на месте этой ложки, которую он облизывает! Лучшие в мире губы. Потому что его. Как это работает? Ведь месяц назад я смотрела на эти черты как на что-то чужое, непривычное, вызывающее беспокойство или даже страх. Да, возбуждение тоже было, но какое-то «внешнее», словно навязанное физиологией – ещё бы, полуголый мужик маячит перед носом, – и не совсем здоровой психикой: меня тянуло к нему навязчиво, болезненно – потому что хотелось утвердить себя, доказать, что я чего-то стою, что я заметная, что я способна заинтересовать сексуального мужчину, что меня можно хотеть, меня можно любить. Если бы тогда он начал флиртовать со мной и говорить комплименты – мне бы этого хватило, а дальше мой интерес к нему остыл бы.

Но теперь всё по-другому. Теперь его черты – внешне вроде бы те же – воспринимаются совсем по-другому. Потому что за ними, внутри, прячется именно этот человек – с его манерой говорить, чувством юмора, стремлениями и интересами, мелкими жестами, и как он облизывает эту ложку, и как… Как дышит, в конце концов. Даже его дыхание пахнет так, что я бы хотела сейчас прижаться к его лицу и просто вдыхать этот запах. Или обнять со спины, крепко-крепко, чувствовать каждое движение грудной клетки, каждый удар сердца…

Голос-в-голове мурлычет: Хватит этих голубиных нежностей, признай, чего тебе хочется на самом деле. Да, прижаться к спине, но руки-то опустить ниже, расстегнуть ширинку, забраться внутрь… Надо же наконец-то хоть потрогать его! А лучше увидеть живьём. Облиза-ать… Мм, а до этого он был у тебя внутри – мне та-ак нравится эта мысль… Жаль, что потом он всё смыл в душе. Как думаешь, какой там вкус? Солёный? Нужно будет попробовать при случае.

Я вздыхаю с сожалением. Нет, нельзя. Теорию я вроде знаю, и порно смотрела – именно с целью научиться, – но совсем не уверена, смогу ли на практике. Вдруг сделаю не то, сожму не так, не там, и Син поймёт, что я ничего не умею. Кто захочет спать с заведомой неумехой?

Снова незаметно кошусь на его руку, придерживающую тарелку: тяжёлая кисть, длинные пальцы с аккуратными ногтями, запястье с выступающей косточкой… Так соблазнительно близко.

Голос-в-голове жалобно тянет: Ну хоть возьми его за руку, а? Это простое, обычное действие. Возьми и прижмись губами к запястью, тебе же хочется!

Сглотнув, отвожу взгляд. Нельзя быть навязчивой. Да, Син может получать удовольствие от секса, но телячьи нежности – другое. Мало кому нравится, если внезапно хватают за руки и лобызают их, будто в дешёвой мелодраме.

Голос-в-голове вздыхает мечтательно и томно: Как было бы хорошо обнять его, и поцеловать руку, и потискать, и сесть рядом. Сиять влюблёнными глазами, гладить это чудесное крепкое бедро и глупо улыбаться. Почему ты не можешь хотя бы раз позволить себе не думать, а сделать то, что хочется? Ведь другие люди позволяют и ничего.

Скривившись, я на всякий случай отодвигаю руку подальше от Сина. Не собираюсь выглядеть навязчивой дурой! Не хочу его отпугнуть. Другие люди – это другие, им можно много разного. А мне – нет.

Спешно обдумав варианты, выдаю с наигранной бодростью:

– Я, пожалуй, схожу прогуляюсь.

Син легко кивает. Слишком легко – как будто ему всё равно.

Нет, хватит выдумывать на пустом месте! Между полным равнодушием и желанием приковать человека к себе есть много промежуточных градаций. А моё восприятие сейчас неадекватно, я даже сама это понимаю: и стремление обвить Сина, буквально слиться с ним в одно, и преувеличение каждого его жеста, и навязчивое желание выпрашивать признания в любви. Нельзя отпугнуть его давлением. Лучше пройдусь на свежем воздухе, переведу дыхание и уложу мысли в голове.

Пока я дошла до Зелёного парка, серо-пасмурное небо начало темнеть. Под сводами деревьев так и вовсе сумрачно. Эта темнота вызывает двойственные чувства: мало ли, кто может в ней скрываться, но в то же время и я могу в ней спрятаться. Впрочем, не успела я углубиться в парк, как деревья плавно загораются мерцающими огнями подсветки.

Конец ознакомительного фрагмента.