У мамы и бабушки Ани комнаты были длинные и узкие, а вот у дедушки Васи и бабушки Тани – квадратная угловая, с окнами на две стороны и двумя кроватями. Здесь всё было какое-то скромное, ничего лишнего, правда, висели довольно много фотографий и одна большая картина – взятие крепости Анапа: море, корабли, пушки, чайки и прибой.

Был ещё кабинет отца, он же библиотека, тут же работал иногда и дедушка Адам. Папа спал там иногда на большом кожаном диване: Соня была «совой», вставала к десяти и шла на работу к двенадцати, а Коля поднимался в шесть утра. Вечерами по будням встречи супругов бывали недолгими: Николай шёл спать в одиннадцать вечера, Соня же ложилась в час ночи, а до того читала в постели.

В квартире были ещё комната Елены Максимовны, куда нельзя было заходить Феде без спроса, комнатка прислуги с двумя кроватями и сундуками и, наконец, детская Феди с большим светлым окном, кроватью с железными шариками, комодиком, шкафчиком, столиком и разными детскими вещами.

Но самым интересным в доме был широкий и длинный коридор с закутками, нишами, выступами, кладовками, поворотами и углами, где можно было прятаться, кататься на трёхколесном велосипеде и играть в индейцев. Коридор вёл на кухню, там стояли газовая плита и электрическая плитка. Говорили, что раньше ещё были примус, керосинка и самовар, но бабушка Таня велела всё убрать. Примуса она опасалась особенно. Да и зачем примус, когда есть газ? Иногда Федю пускали на кухню, он «помогал» поварихе Божене раскатывать лапшу и лепить пирожки, делал фигурки из теста, которые потом для него запекали в духовке. Повариха Божена, полька из Вильно, некогда приехала в Москву на заработки и осталась тут навсегда. Она был очень чистоплотной, а Татьяна Ивановна как-то особенно, по-немецки не терпела на кухне грязь.

Ещё была ванная комната, где стояла на лапах золотистая латунная ванна и висело «чудо техники» – газовый нагреватель для воды, к которому по стене вели какие-то трубы сквозь круглый «распределитель», так называли это странное устройство взрослые. Между ванной и кухней был закуток, за ним – дверь на чёрный ход, туда Феде нельзя было выходить. Там шла вверх-вниз узкая лестница с площадкой перед дверью, стояли маленький круглый столик с пепельницей и к нему два стула, это было место для курения дедушки Васи и бабушки Ани. Там они часто подолгу сидели, вели разговоры, курили, он – трубку, она – папиросы «Ява», туда им иногда Нина приносила чай. Феде сказали, что их табак некогда был выращен на далёком острове Ява и подарен трудящимися Индонезии советской республике. В той самой Индонезии, где растут корица, гвоздика и ваниль, что кладут в кексы, и где живёт орангутанг.

В доме никогда не бывало много гостей за один приём, но разные люди заходили постоянно – это были артисты, учёные и врачи, инженеры и балерины, просто знакомые, новые и старые. Никогда никто не бывал у них из Моссовета или с работы дедушки Васи, так повелось, и нескоро Федя понял, отчего и почему. Иногда появлялись родные Родичевых – брат бабушки Тани профессор Иван Иванович Энгельберг, живший в Ленинграде, иногда один, иногда с женой и дочерью, также бывали племянники и племянница дедушки Васи проездом из Киева. А вот у дедушки Адама и бабушки Ани совсем не было родных, только знакомые и сослуживцы. Это тоже было некой тайной для маленького Феди. Заходили дирижёр Сук, хормейстер Авранек – «наше маленькое чешское землячество Большого Театра», как говорил дедушка Адам. Федю ненадолго выводили к гостям, с ним шутили, гладили по голове.

Зимой Федю водили гулять в Нарышкин сквер, в сад Эрмитах, даже иногда на Тверской бульвар. В общем, маленький москвич до своих семи лет рос как многие другие мальчики и девочки «из хороших семей», с которыми он встречался на прогулках. Федя редко болел, но ему запомнилась свинка, тогда шею раздуло, и лицо было действительно какое-то свинячье. Ещё были ветрянка, корь и краснуха, всё как обычно, как у всех.

Летом семейство не выезжало из города, дачу не нанимали. Адам Иванович был дирижёром в Большом, Анна Владимировна работала в конторе МХАТа. До середины июня все театры работали, дальше шли гастроли, а в конце августа уже назначался сбор труппы, как шутил дедушка Вася про МХАТ, «день Иудиных поцелуев». Бабушке Ани это не нравилось: «Ну, зачем ты так, Вася. У нас есть люди, которые искренне дружат. Есть же порядочные люди». А дедушка Вася в ответ: «Кого в театре называют порядочным известно – кто просто так гадость не сделает и задёшево друга не продаст». Федя удивлялся и не понимал, о чём это они. Бабушка Аня качала головой, и они шли курить. Слушая их пикировку, дедушка Адам крутил седой ус и подмигивал бабушке Тане, та в ответ фыркала и пожимала плечами. Федя тоже пытался подмигнуть, как дедушка, но у него не получалось.

Дедушка Адам был внешне похож на чугунную статуэтку Дон Кихота, что притаилась в кабинете на столике у дивана. Федя сначала думал, что это и есть дедушка Адам, а то, что у Дон Кихота на голове, – это просто летняя шляпа-канотье. Дедушка Адам как-то особенно глубоко ценил свою любимую дочь Соню за её кротость и простоту, впрочем, и всем в семье он был лучшим другом, никогда не повышал голос и, казалось, всегда был доволен жизнью. Говорили, что на репетициях в театре и на занятиях в консерватории он очень строг и требователен, но Федя себе этого даже представить не мог.

– Федя, немедленно собери свои игрушки, пора заниматься французским. Сколько тебя ждать? – Голос няни Лёли, которая теперь стала уже всерьёз называться бонной, был сердитым. – Я тебе ещё когда сказала всё прибрать?

– Ну ещё немного, ну пять минут.

– Никаких минут, время уже скоро десять часов, нам через час выходить, а тебе ещё одеваться.

Так начинался почти каждый день.

Трудно быть единственным ребёнком в интеллигентной семье, когда твоим воспитанием и образованием занимаются постоянно четыре женщины, а к ним ещё присоединяются иногда авторитетные мужчины.

Единственным, кто не давал Феде заданий и не проверял его знания, был дедушка Адам, который иногда просто беседовал с Федей, – шутил, смеялся, рассказывал забавные истории, угощал конфетами, пел детские чешские песенки, учил немногим чешским словам и выражениям. Федя его очень любил, хоть видел редко, и поговорить с ним удавалось не более получаса.

Бонна Елена Максимовна занималась с Федей французским и английским языками. Мама Соня учила грамотно писать, выразительно декламировать и ещё подолгу монотонно читала сыну нравоучения. За кругом его чтения следила бабушка Аня, также она упорно прививала Феде хорошие манеры, внедряла всеми способами в него мировую культуру, развивала вкус, водила в музеи, театры, на концерты. С ней в шесть лет он впервые побывал во МХАТе на «Синей птице», ему было очень интересно, но царство Ночи напугало маленького Федю, он долго потом не мог заснуть.