Посредине стоял круглый стол, накрытый скатертью. Рядом еще один, видимо рабочий. С большой лампой и разбросанными чертежами на нем. От их вида (чертежей) мне снова стало плохо почти физически.

И я поняла, что проект, с которым я мучилась несколько месяцев, я не сдам.

Профессор потушил сигарету в пепельнице, переполненной окурками и снова закурил, показывая жестами на мой тубус. Я стала дрожащими руками вытаскивать ватманы с чертежами, надеясь на то, что вот-вот появится моя Катька и спасет меня.

Очень умелым жестом Аркадий Арнольдович разложил куски бумаги на столе, взяв в руки один из карандашей, которых стояло с дюжину в какой-то старой консервной банке, служащей подставкой для канцелярии.

– Кто вас надоумил на такие расчеты? Это же ужас ужасный. – Принялся критиковать мою работу профессор и тут же зачеркивать и переносить карандашом пунктиры и линии по кальке, которую наложил поверх моих чертежей. – Вот так. Здесь нужно немного расширить. Тут изменить угол наклона. Так....Раз…два....А соорудили вы непонятно что....Ваша пшеница засохнет. Нет. Вам категорически противопоказано сельское хозяйство. Огурцы сажайте на даче. Или вот еще что – ваш потолок – выйти замуж за фермера. И разводить грядки из клубники. Ну какой из вас инженер то?

Он минут двадцать отчитывал меня за неуклюжесть. Я же все еще стояла у стола, стараясь понять, как исправить свои ошибки и боялась задать хотя бы один вопрос, понимая, что профессор меня снова начнет размазывать по стенке.

Вдруг он оторвался от чертежей и строго произнес:

– Расчеты с вами? Да что вы стоите, как вкопанная? Возьмите стул. Сейчас все будем переделывать.

Я снова засуетилась, доставая листы с длинными формулами и заранее предчувствуя, что профессор меня и вовсе придушит за некомпетентность. Я знала эту черту в преподавателе – он ненавидел бездарность.

От отчаяния, роняя курсовые талмуды, я примостилась на тахту, которая стояла рядом со столом и уставилась на картины, которыми были увешаны все стены в этой большой комнате, служащей одновременно гостиной и рабочим кабинетом.

И точно зная, что так и останусь в списках на отчисление.

Пока я рассматривала картины, которыми была густо усыпана одна из стен в квартире профессора, в комнату вошла та самая Верочка, которую я не узнала. Она привела себя в порядок – уложила волосы в пышную прическу, накрасилась и переоделась в блузку и юбку, простенькие, но опрятного вида.

Выглядела она моложаво и авантажно. Вот, что значит самопрезентация, подумала я. И грамотный имидж. Нет. Это сейчас я утверждаюсь в этой мысли. В тот момент я с тяжелым сердцем ожидала приговора преподавателя, который перечеркивал размашистыми крестами все мои расчеты, бурно ругаясь.

Верочка стала накрывать на стол, сетуя на то, что придется позавтракать черным хлебом и сметаной. Это все, что осталось в холодильнике. Яиц на новую глазунью не было. Подавала она и кофе в очень крошечных фарфоровых чашечках, приглашая к столу и меня.

– Выглядите вы голодной, разделите трапезу с нами. – Предложила мне Вера, которую я уже перестала бояться и вспомнила, что она, кажется, тоже была вовлечена в качестве лаборантки в научную деятельность нашей Академии.

Я стала отнекиваться, хотя на самом деле от страха у меня разыгрался зверский аппетит. К тому же, озадаченный моей бутафорией с формулами, профессор, который стал курить еще больше, тоже оторвался от проверки курсовых работ и согласился с женой.

– Да. Идите мойте руки и за стол. Вас ожидают непростые времена, так хоть перекусите. – С сарказмом заметил старик.

– Я на кафедру собираюсь. – Заявила Верочка, оценивающим взглядом рассматривая мою фигуру и уставившись на мою дырку в колготках и сочащуюся из ноги кровь, о которой я забыла. И добавила. – Надо перекисью обработать рану. Чего же вы молчите? Колготки мы вряд ли спасем, а ногу нужно заклеить хотя бы пластырем.

Она ринулась на кухню, перестав звенеть посудой, которую аккуратно расставила на тот самый круглый стол. Стала шарить по шкафам в поисках аптечки, пока я в ванной комнате мыла руки, боясь ослушаться преподавателя.

Конец ознакомительного фрагмента.