Что же касается метода, то как ни старался Добролюбов держаться теории Чернышевского, предполагавшей следование литературы за жизнью, на практике живой анализ русской классики деформировал, разрушал эту модель, заставляя критика делать всё более амбициозные социальные прогнозы на всё менее убедительном и шатком материале. Это была ловушка «реалистической» эстетики, в которую попал не только Добролюбов, но и многие его последователи. Его талант, интуиция, чувство слога позволили создать яркие публицистические тексты, на которых воспитывалось несколько поколений. А после первой русской революции 1905–1907 годов добролюбовские статьи стали входить в школьные хрестоматии — в качестве приложений к великим произведениям русских писателей, — где и пребывают до сих пор.

Что мы сегодня знаем о первых читателях статей Добролюбова? За долгие годы изучения его деятельности накапливались в основном восторженные отзывы студентов и разночинцев, чаще всего из его ближнего окружения или знакомых «по касательной». И, конечно, в воспоминаниях деятелей демократического движения можно часто встретить ссылки на гимназическое «подпольное» чтение статей, подписанных «-бов».

Мы уже цитировали воспоминания семинариста Ивана Красноперова, который еще при жизни Добролюбова прочитывал все его статьи, впитывая радикальные воззрения. Таких молодых людей и подобных свидетельств 1860— 1890-х годов существует немало. Например, в 1863 году восемнадцатилетняя Мария Селенкина, будущая известная народница, в дневнике признавалась, что законспектировала статью Чернышевского в «Современнике» «Материалы для биографии Добролюбова», чтобы лучше познакомиться с личностью известного критика, о котором она много слышала, но денег на покупку собрания его сочинений у нее не хватало. «Теперь я знаю всё, что хотела знать о Н. А. Добролюбове. <…> В Добролюбове нашла я много родного своему сердцу; характер едва минувшего времени сблизил меня с ним сильнее всех прочих деятелей России»{283}.

Поклонников и даже адептов Добролюбова, оставивших свидетельства своего восхищения, немало. Гораздо труднее найти среди «рядовых читателей» его оппонентов и противников, чьи мнения выразились письменно или известны в пересказах. Но и такие всё же сохранились и представляют два полюса мнений — критику Добролюбова «слева», с еще более радикальных позиций, и, наоборот, «справа», с традиционно-консервативных.

Из первого типа мнений до нас дошел один прижизненный отзыв, обращенный напрямую к критику. 19 марта 1861 года он получил письмо от некоего К. Маркова, имевшего с ним общих знакомых и, очевидно, пересекавшегося в каких-то кружках. Марков «ставил на вид», что Добролюбов не там ищет «залога счастия человека»: отвергая богословские бредни, предлагает взамен то же «бесплодное учение», потому что оно так же консервативно, как и прежнее. «Социалистические доктрины, борьба во что бы то ни стало, самопожертвование», утверждал Марков, — лишь «пародия христианства». Взамен он предлагал нечто «не новое», напоминающее учение Фейербаха об эгоизме — любви человека в первую очередь к самому себе, от которой производна (пропорционально) любовь к ближнему. Отсюда следует, что трудиться для будущих поколений и жертвовать собой — абсурд{284}. Вряд ли Добролюбов что-либо ответил на это послание, но сама ситуация характерна: человек, наиболее буквально и последовательно исповедующий учение Фейербаха, критикует литератора, постоянно опиравшегося на идеи философа и активно их продвигавшего.

Второй полюс мнений представлен более обильно — консервативно мыслящих читателей у Добролюбова было гораздо больше. Вот, например, письмо его однокурсника Михаила Шемановского от 10 июня 1859 года: «Здесь в Вятке читающие из духовных лиц негодуют на тебя, говоря: что это за человек, который всё отвергает, даже долг. Они очень удивляются, что такой человек мог выйти из семинарии. Я пишу это для того, чтобы сколько-нибудь польстить твоему самолюбию и вызвать на твое лицо самодовольную улыбку»{285}.

Статьи критика воспринимались в штыки не только в глубинке и не только духовенством. В мае 1860-го на дверях его петербургской квартиры на Моховой была сделана надпись: «Безнравственный семинарист». Дядя Добролюбова ее «целый день не стирал, чтобы не подумали, что струсили»{286}.

Интересен короткий (и неожиданный) обмен мнениями между критиком и Марией Дондуковой-Корсаковой — дочерью бывшего вице-президента Императорской академии наук, адресата эпиграммы Пушкина «В Академии наук / Заседает князь Дундук…». Мария Михайловна приходилась родственницей Галаховым, у которых учительствовал Добролюбов, знала о его журнальной работе и следила за публикациями. После статьи о романе Гончарова критик получил от нее письмо от 27 июля 1859 года:

Мария Михайловна просила Добролюбова отбросить сословные предрассудки (нежелание общаться с дочерью камергера), чтобы продемонстрировать на деле веру «в сближение людей на правах общечеловеческих, без этой веры никакого нет простора в жизни». Критик ответил спустя месяц коротким сухим письмом: расхождение в их взглядах столь сильно, что делает дальнейшую переписку невозможной. Добролюбов, судя по всему, не желал тратить время на общение с религиозной и не менее принципиальной, чем сам он, читательницей. Не удовлетворившись этой отпиской, Дондукова послала критику второе письмо, содержание которого еще больше должно было отпугнуть Добролюбова. Мария Михайловна выражала опасение, что радикальные взгляды способны повредить молодым неокрепшим душам: