Мы с Танькой ненавидели ремень и по возможности старались спрятать его подальше, а заодно убрать из зоны видимости все тапки. В этом случае мама просто разводила нас по разным углам или запирала – Таню в ванной, меня – в туалете. И выключала свет.

В стене под потолком имелось окошко. Поскулив немного в темноте, мы с сестрой принимались налаживать связь – перестукиваться и переговариваться. Или, взобравшись – Танька по батарее, а я по кафельной стене, раскорячившись и упираясь в нее ногами и руками, прилипали к окну и корчили друг другу рожицы. Так незаметно наступал мир.

Я не я и папироса не моя

Весна. Мы с папой гуляем во дворе. Я играю в мячик, а трехлетняя Танька у меня его отбирает. Я не отдаю, Танька – в рев.

Выходит мама, отнимает мяч и вручает его сестре, пристыдив меня: она же маленькая!

Я затаиваю обиду – на Таню, на маму, но больше всего на папу, который со смехом принялся меня, насупленную и зареванную, снимать на фотоаппарат.

А вскоре мне представился случай отомстить сестре. Дело в том, что я всегда хотела попробовать покурить, уж очень аппетитно папа смолил своим беломором. Оставшись дома одна, я вышла на балкон, вынула из пачки папиросу, чиркнула спичкой…

И тут сверху раздался грозный голос:

– Эт-то что такое?! А ну брось! Все родителям расскажу!

Я в ужасе отпрянула от перил и выбросила незажженную папиросу «за борт».

Тем же вечером сосед сверху наябедничал родителям. Вот только он перепутал меня с младшей сестрой, поэтому влетело не мне, а Таньке. Пока ее пороли, я стояла в стороне.

Мне было жаль сестру, но признаться в своем грехе, сказать родителям правду, означало обрушить их гнев на себя. И я трусливо промолчала, мысленно дав клятву никогда не курить самой. «Подумаешь, наказали, – оправдывала я себя. – А сколько раз мне попадало вместо Таньки! Взять хотя бы тот злополучный мячик. Теперь мы квиты».

С годами отношения между мной и сестрой наладились. Мы сблизились, стали больше друг другу доверять и даже дали клятву никогда не разлучаться. Но я обещания не сдержала, уехала в другой город. И двенадцатилетняя Танька снова осталась одна.

Ее письма ко мне были полны отчаянья, но я не замечала этого, не хотела замечать.

Мне было не до сестры, у меня начиналась новая жизнь со своими метаниями и исканиями. А Таня тем временем связалась с сомнительной компанией и начала курить…

Отстаньте от меня!

– Совсем от рук отбилась! Никакого сладу с ней нет! Может, хоть тебя она послушает, – сокрушалась мама по межгороду.

– И этот тоже! – переключалась она на отца. – Вконец ополоумел от ревности. Трезвый – человек человеком, а как выпьет – зверь. Руки распускает, крушит все подряд. Да что я тебе рассказываю, сама все видела, знаешь.

Я сочувственно поддакиваю: да, тяжело тебе с ними. Танька не ангел, да и папа, честно говоря, тоже не подарок, особенно, подшофе. Но что тут поделаешь?

– Поговори с ним, а? – просит мама.

Отец подходит к телефону и нарочито бойким голосом рапортует, что дома все в порядке, беспокоиться не о чем. А то, что мать болтает, так ты ее не слушай. Не знаешь, что ли, ей лишь бы поворчать.

– Знаю, конечно. Но ты уж, пап постарайся не пить, ладно? – мямлю я скорее для очистки совести, так как эти мои просьбы для отца – пустой звук.

– Ладно, ладно, не буду, – скороговоркой отвечает отец. – Таньку позвать?

Таня берет трубку и долго полушепотом изливает мне душу – что дома все плохо, мама сживает ее со свету, заставляя учиться и все делать по дому – убираться, стирать, а отец только и знает, что бегает по бабам, вчера даже дома не ночевал. И все в таком же духе.

– Везет тебе, ты не дома! – завистливо вздыхает Танька. – А я тут с ними скоро совсем с ума свихнусь. Надоела эта ругань, хоть бы скорей развелись уже, что ли.

– Да уж, понимаю тебя, – соглашаюсь я. – Но ты давай там, держись.

– Угу, – уныло отвечает Танька. – Приезжай скорее! Будет хоть с кем поговорить.

«Господи, как же вы мне все надоели! – думаю я про себя, кладя трубку. – Да провалитесь вы все, оставьте меня в покое!»

Отцы и дети

Конечно, не всегда в нашей семье все было так скверно. Случались радостные, даже счастливые дни, когда мама с папой мирно уживались друг с другом.

Как же я их любила в такие моменты! Вот только семейное счастье казалось мне слишком хрупким, непрочным, как затишье перед грозой. Вроде бы все хорошо-хорошо, и хочется верить, что это надолго, но вдруг видимое благополучие рушится на глазах, как карточный домик – раз и нет. И снова в душе поселяются страх и тревога.

Может, у меня какие-то неправильные родители? – гадала я тогда. – Не так живут, не так воспитывают нас с сестрой. А теперь понимаю: они жили и воспитывали, как могли.