Не только предметы, но и люди вывозились в Европу и Северную Америку и выставлялись на публичное обозрение, чтобы в «научных» и одновременно коммерческих целях демонстрировать инаковость и «дикость» незападных культур. Ближе к концу XIX века такое экспонирование людей стало частью повседневной культуры развлечений в крупных городах Запада, а передвижные выставки добирались и до небольших городов вроде Констанца. Такова была одна из характерных особенностей этой динамичной эпохи культурного перелома 60 . До 1850 года представления подобного рода можно было увидеть крайне редко, и уже после Первой мировой войны на такие выставки было по соображениям гуманности наложено табу. Коммерческое выставление напоказ небелых или физически ущербных людей было в течение XX века объявлено неприемлемым и преступным по всему миру. Принцип же этнографического музея, напротив, пережил во всемирном масштабе эпоху деколонизации и претерпел переоценку: если раньше его целью была объективирующая панорама «примитивных» жизненных форм, то впоследствии он стал служить сохранению общего культурного наследия в полиэтничном мире. Этот созданный XIX веком музейный тип и сам был деколонизирован.

Нововведением XIX века стали всемирные выставки – самое очевидное свидетельство соединения панорамного взгляда на мир со стремлением энциклопедически его задокументировать 61 . Всемирные выставки могут быть истолкованы как «средства массовой коммуникации», которые отличаются скоротечностью, не позволяющей ничего толком разглядеть, и одновременно долговечностью, ибо то, что для них создано, сохраняется как наследие для потомков 62 . У истоков традиции стояла Великая выставка промышленных работ всех наций (Great Exhibition of the Works of Industry of All Nations) в лондонском Гайд-парке (1851), столь нашумевший Хрустальный дворец которой – сооружение из стекла и железа длиной 600 метров – оставил по себе память до сего дня, хотя остатки его конструкций, перемещенные на окраину города, сгорели еще в 1936 году. Великая выставка была творением начинающейся железнодорожной эры. Именно железная дорога сделала возможной перевозку более 100 000 экспонатов выставки и до миллиона посетителей из провинции на место события: своего рода прототип «экспо-туризма» новейших времен. С одной стороны, Великая выставка формировала свое наследие за счет богатой смыслами символики, которая вокруг нее возникла: для одних она олицетворяла наступающую эпоху социальной гармонии и мира во всем мире, для других – превосходство британской экономики и технологии в процессе соревнования наций, третьими же воспринималась как триумф имперского порядка над хаосом варварства. С другой стороны, выставка преподнесла публике выверенную таксономию предметного мира по классам, разделам и подразделам. Природа, культура и промышленность были объединены здесь в целостную систему, выходящую далеко за рамки классификаций, которые предлагались прежней естественной историей. За этой системой скрывалось глубинное временнoе измерение, ибо ни один случай не был упущен, чтобы наглядно показать: отнюдь не все человечество приблизилось к данной ступени совершенства своей цивилизации 63 .

В период до 1914 года состоялись многочисленные всемирные или крупные международные выставки (Expositions universelles и World’s Fairs), каждая из которых, исходя из специфики своих координат во времени и пространстве, осуществляла определенную идеологическую программу: в Париже (1855, 1867, 1878, 1889, 1900), в Антверпене (1885, 1894), в Барселоне (1888), в Брюсселе (1888, 1897, 1910), в Чикаго (1893), в Генте (1913), в Лондоне (1862, а также Колониальная и индийская выставка в 1886-м), в Льеже (1905), в Милане (1906), в Мельбурне (1880), в Филадельфии (1876), в Сент-Луисе (1904), в Вене (1873).

Наибольшее количество посетителей – более 50 миллионов – привлекла парижская выставка Exposition universelle 1900 года, наиболее заметной же по сей день остается Всемирная выставка, состоявшаяся в Париже в 1889 году: для нее была построена Эйфелева башня. Всемирные выставки были событиями, направляющими послания. Так, Всемирная выставка в Филадельфии 1876 года впервые продемонстрировала всему миру индустриально-технические возможности Соединенных Штатов. Целью всемирных выставок всегда было сделать наглядной современность: в центре внимания оказывались новейшие достижения, созданные только что, накануне. Этому не противоречило щедрое внимание, уделяемое также «чужим» цивилизациям и народам. Они могли быть представлены публике в качестве экзотики или наглядных пережитков более ранних стадий развития человечества, служа доказательством того, что даже самые отдаленные регионы и народности мира поддаются вовлечению в глобальный порядок знания. Всемирные выставки символизировали притязания атлантического «Запада» на универсализм гораздо отчетливее, чем все остальные информационные средства эпохи.

Большие энциклопедии, монументальные сокровищницы всего познанного и достойного познания, сродни архивам, музеям и даже всемирным выставкам – они такие же вместилища памяти и святилища знаний, будь то Британская энциклопедия (издается с 1771 года), толковые словари издательств Брокгауза (с 1796-го) и Мейера (с 1840-го) или многие другие подобные им издательские проекты, продолжавшие и преобразовывавшие богатую энциклопедическую традицию раннего Нового времени 64 . Они разрастались с течением времени, обновляясь с каждым переизданием. Националисты достаточно рано поняли ценность энциклопедии как собрания научных сил, памятника культуры и международно значимой манифестации достигнутого уровня самосознания и культурных завоеваний. Именно из таких соображений исходил в 1829 году историк и политик Франтишек Палацкий, предложив для обсуждения свой план чешской энциклопедии. Реализовать этот план удалось только в 1888–1909 годах, с появлением большого 28-томного издания, которое сумела превзойти по объему одна лишь Британская энциклопедия 65 .

На рубеже XIX и ХX веков у всех европейских государств и у США имелось как минимум по одной такой многотомной предметной энциклопедии. Все они претендовали на то, чтобы быть универсальным словарем, содержать познания обо всех странах, эпохах и народах Земли и отражать новейшее состояние научной мысли. Они были чем-то большим, чем привычные справочники и пособия, помогавшие поддерживать беседу в образованном буржуазном кругу и получать хорошие отметки в школе. Размещение статей по алфавиту освобождало от систематики, так как позволяло распределять материал в линейном порядке. Утверждается, что имелись такие читатели, которые благодаря многолетним усилиям добирались от «А» до «Я». Наиболее завершенное и, может быть, наиболее привлекательное в современной ретроспекции энциклопедическое достижение столетия представлял собой Большой универсальный словарь XIX века, изданный Пьером-Атанасом Ларуссом в 17 томах в 1866–1876 годах. На протяжении многих лет Ларусс обеспечивал часть нуждающейся парижской интеллигенции небольшим дополнительным заработком, и все же многие тексты для 24 146 страниц убористого печатного шрифта написаны им самим. Он был радикальным республиканцем, сторонником Великой революции и противником Второй империи, которая, впрочем, не ограничивала свободы его действий: ни один цензор не взял на себя груз такого чтения. Ларусс стремился не образовывать буржуазию, а готовить «народ» к демократии; тома печатались на простой бумаге, иллюстрировались скудно и поэтому по цене были вполне доступны. Не существовало темы, которая была бы для Ларусса излишне щепетильной 66 . Насколько подрывными могли казаться энциклопедии, демонстрируют те усилия, которые прилагало Османское государство в годы правления султана Абдул-Хамида II, чтобы помешать их распространению внутри страны. Однако, проявив известную сноровку, эти труды можно было достать и через местных книготорговцев. Некто, кому удалось в 1890-е годы приобрести в Турции 17 томов «Ларусса», предварительно перевел ради этого 3500 страниц детективных романов – по иронии обстоятельств выполняя заказ двора. Другое заинтересованное лицо попросило присылать французскую энциклопедию по частям в письмах 67 .

Как относилась другая обширная энциклопедическая традиция – китайская – к европейским нововведениям? Непрерывно составлявшиеся начиная как минимум с XI века энциклопедии (лейшу) представляли собой сборники – порой весьма объемные – перепечаток и выписок из более ранней литературы по всем областям знаний. Не в последнюю очередь они предназначались для подготовки кандидатов на чиновничьи должности к императорским государственным экзаменам. В отличие от Европы, где энциклопедия, организованная по алфавиту и ключевым словам, стала – со времени «Encyclopedie» Д’Аламбера и Дидро, большого коллективного труда 1751–1780 годов – органом общественной рефлексии и форумом научного прогресса, китайские энциклопедии всего лишь накапливали освященный традицией фонд знаний, не подвергаемый критике и дополняемый только путем наслаивания новых примечаний. В XX веке и в Китае появились универсальные справочные издания западного типа. Жанр лейшу исчез 68 . Наконец и для европейских языков в XIX веке было впервые реализовано нечто, необходимость чего отчасти была осознана впервые лишь в эпоху романтизма и что в Китае существовало уже давно, со времен большого словаря, созданного около 1700 года по поручению императора Канси. Речь идет о полном своде всех проявляющихся в письменной форме выразительных возможностей отдельного языка. Якоб Гримм, который начал осуществлять такой замысел в 1852 году, работая над своим «Немецким словарем», и Джеймс Мюррей с его «Оксфордским английским словарем», делавший то же для англоязычной культуры начиная с 1879 года, надолго остались востребованными и почитаемыми культурными героями своей эпохи.

Как объяснить саму возможность существования таких глобальных хранилищ знаний в эпоху, нередко определяемую как век национализма? Оглядываясь из сегодняшнего дня на XIX век, допустимо мыслить о нем как о глобальном, поскольку он и сам мыслил себя таким же образом. Универсализм библиотек, выставок и энциклопедий означал новую фазу развития общества знаний в Европе. Важнейшие направления мысли той эпохи – позитивизм, историзм и эволюционизм – имели одинаковое понятие о знании, предполагавшее накопление информации, с одной стороны, и критическое отношение к ней, с другой. Такое понимание было связано с представлением об общественной важности знания. Знание должно было способствовать образованию и приносить пользу. Новые средства коммуникации позволяли сводить вместе знание, полученное от предшественников, и новое. Ни в одной из прочих цивилизаций культура учености не развивалась в подобном направлении. Образованные элиты некоторых из этих цивилизаций, например японской или китайской, проявили свою готовность к тому, чтобы принять активное участие в трансфере нового европейского концепта вместе с институтами, которые были с ним связаны. Однако этот трансфер, начавшись в последней трети XIX века, достиг в большинстве стран внеевропейского мира масштаба, достойного упоминания, уже после начала нового столетия. XIX век был эпохой сберегаемой памяти, и это тоже выражено в том, каким образом он присутствует в современности. Созданные им институты собирания и экспонирования продолжают процветать и дальше, уже не будучи связанными с целями и установками эпохи, в которую возникли.