– Между прочим, у того жильца было имя. – Она сердито уставилась на Флориду.

Та невозмутимо ответила ей тем же.

– Он наверняка был замечательным человеком, – сказала Дама с кольцами примирительным тоном, – если вам не приходилось жить прямо под ним.

Хелло-Китти пропустила ее слова мимо ушей.

– Его звали Бернштайн. Не «штин», а «штайн». Он часто повторял: «Штин без штанин, а штайн полон тайн». Никто из вас не знал его, совсем никто! – Она махнула на нас рукой, словно отгоняя комаров. – Вы вообще ни черта не соображаете! Мистер Бернштайн очень разозлился бы на «шумного, вонючего старикашку». Знаете, почему он так шумел? Потому что почти ничего не слышал. И если бы был здесь сейчас, то рассказал бы историю про самую ужасную смерть – хуже той, что случилась с ним самим. Не хотите послушать?

Она словно бросала нам вызов, чтобы посмотреть, осмелимся ли мы отказаться. Все промолчали, и Хелло-Китти уселась обратно на свое место.

– Бывали другие пандемии, куда хуже ковида. Мистер Бернштайн знал, о чем говорил: одна из них его чуть не убила.

– Вы ведь в курсе, что рассуждения «коронавирус не опаснее гриппа» на самом деле вранье? – Евровидение, похоже, забеспокоился, когда нить разговора перешла в руки столь непредсказуемой девушки. – Вы слышали истории из больниц, где не хватает аппаратов вентиляции легких и люди задыхаются? Разве не жуткая смерть?

– Разумеется! – согласилась Хелло-Китти. – Но бывает и хуже.

Она отодвинула кресло назад, чтобы увеличить расстояние между собой и всеми остальными, явно наслаждаясь всеобщим вниманием, затем быстренько затянулась вейпом.

– Есть вещи похуже смерти.

– Эйбу исполнилось лишь восемь лет. Стояло лето пятьдесят второго, и он со своим братом-близнецом Джейкобом гостил у тети в городе Кантоне, штат Огайо. Они весело проводили время, ходили в Зал славы профессионального футбола, рыбачили и купались в озере рядом с домом тети, плавали на лодке с дядей.

Все шло прекрасно до того момента, когда однажды утром Джейкоб встал с кровати в мансарде, где оба брата спали, и упал на лестнице. Он ничего себе не сломал, но не мог ходить. Его срочно отвезли в детскую больницу в Акроне и позвонили родителям мальчиков, чтобы те быстрее возвращались из недельной поездки в Атлантик-Сити.

Единственное, что помнил Эйб, – это шепот. Взрослые постоянно шептались между собой и замолкали, когда замечали его рядом. И они всегда обнимали друг друга, но не притрагивались к нему. И он знал, просто знал, что они его боятся. Боятся, что он тоже заражен, как и Джейкоб, – заражен чумой под названием «полиомиелит».

А потом Джейкоб умер. Эйбу не позволили прийти на похороны, запретили спускаться вниз, когда в дом понаехали родственники из Питтсбурга, Цинциннати, Эри, Буффало и даже какого-то города Алтуны, про который он никогда не слышал.

Все это время он лежал в мансарде, размышляя, пришла ли его очередь умереть. Один-одинешенек, запертый в комнате, где стояла пустая кровать его брата-близнеца, он мог только читать, переживать и пытаться повторять слова, доносившиеся снизу, где читали кадиш, – и надеяться, что Господь услышит.

Но Господь не услышал. Через два дня после смерти Джейкоба Эйб не смог подняться с постели. Матери не позволили поехать с ним вместе на машине скорой помощи, железные дверцы захлопнулись, несмотря на ее вопли и слезы. Потом в него воткнули шприц, и он уснул, не зная, проснется ли вновь.

Он все же проснулся – и обнаружил, что попал в ловушку, заперт в каком-то кошмаре. Он не мог пошевелиться. Его тело целиком проглотила огромная машина, которая лязгала, и посвистывала, и мешала ему, когда он пытался сделать вдох, зато вдувала ему воздух в легкие ровно в тот момент, когда он хотел выдохнуть. Эйб запаниковал, попробовал закричать, но понял, что лишился голоса.

– Ну прямо-таки роман в стиле Харлана Эллисона! – вмешался Евровидение.

Я смотрела на Хелло-Китти не отрываясь, и его замечание заставило меня вздрогнуть.

– Простите? – раздраженно бросила Кислятина.

– Вы ведь знаете рассказ «У меня нет рта, но я должен кричать»? – оживленно ответил Евровидение, явно намереваясь углубиться в тему. – Классическая история: человечество уничтожено искусственным интеллектом, и только нескольких человек компьютер оставляет в живых, чтобы мучить и играть с ними, как с лабораторными мышками…

– Звучит отвратительно до невозможности, – заметила Кислятина. – Не перебивайте девушку.

Хелло-Китти встретилась со мной взглядом: она наблюдала за мной, пока я наблюдала за всеми, – а она не дура!

– В общем, бедняжка Эйб, всего лишь маленький напуганный ребенок, был не способен никому рассказать, что чувствует. Он даже глотать не мог, давился едой, поэтому ему запихнули в нос трубку. Железное легкое продолжало тянуть и толкать его тело, и это было похуже, чем пыточные устройства Средневековья. Но тяжелее всего он переносил одиночество. Эйб невольно думал, не так ли умер Джейкоб: совсем один, не в состоянии закричать, не в состоянии сделать что бы то ни было, кроме как пялиться на железное чудовище, которое захватило его в плен и издавало странные звуки, словно поедало свою добычу живьем. А вдруг сотрудники скорой помощи его украли, вдруг тут вовсе не больница, а лаборатория какого-нибудь сумасшедшего ученого, как в комиксах?