«Однажды от полной безнадеги я курил собачье дерьмо, чтобы кайфануть…»

«Я подглядывал, как мои бабушка с дедушкой занимаются сексом, и вы не поверите, что они вытворяли…»

«Освежевал, приготовил и съел хомячка моего брата, чтобы выиграть пари на сто долларов…»

Мой отец брал людей обаянием. А я людей коллекционирую – тайком.

В общем, я начала записывать. Кушетка стояла слишком далеко от Дочери Меренгеро, поэтому пришлось встать и притвориться, будто меня распирает от любопытства. Я протащила дурацкий красный диванчик через шестифутовые расстояния между всеми прочими стульями, глупо ухмыляясь от уха до уха и невнятно бормоча о нежелании упустить хоть слово. Я устроилась поудобнее, достала из кармана телефон и, сделав вид, будто проверяю что-то, направила его на рассказчицу и нажала кнопку «Запись». Потом беспечно положила телефон на кушетку и улеглась, задрав ноги, с коктейлем «Маргарита» наперевес.

Тогда я не задумывалась, что буду делать аудио, но позднее, вернувшись домой, увидела на столе толстую книгу Уилбура, в которой тот оставил для меня целую стопку чистых страниц.

«Ладно, – подумала я, – почему бы их не использовать? Будет мне хоть какое-то занятие, пока я тут неделями торчу из-за дурацкой пандемии».

Но тише: Дочка Меренгеро рассказывает.

– В те времена на шоу выступали самые крутые, набирающие популярность ансамбли меренгеро. Кстати, тогда в некоторых песнях попадались довольно безумные строчки и названия. Я вас предупреждаю на тот случай, если кого-то воротит от расистского дерьма. – Она замолчала и несколько неуверенно огляделась, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше, а также чтобы посмотреть, кто ее слушает. – В одной песне звучал вопрос «Que sera lo que quiere el negro?» – «Чего хочется негру?». В восьмидесятые она стала хитом, ее часто играли на «Полуденном шоу», которое я смотрела в детстве. Отец не разрешал приходить к нему на работу в телестудию, а присматривать за мной было некому: он воспитывал меня в одиночку. Ради дисциплины он не хотел, чтобы я болталась в подобных местах. Отец дружил с некоторыми танцорами на шоу и повстречал там одну женщину. Понятия не имею, в каких они были отношениях, про них просто говорили, что они «muy amigos y muy queridos» [4] . Я не спрашивала. Однако они дружили много лет. Она очень хорошо ко мне относилась. Не так, как давно потерянная мать, ничего подобного, хотя она мне все объяснила, когда в одиннадцать лет у меня начались женские дела. Не представляю, как бы мой отец с этим справился. Женщина исчезла из нашего поля зрения, когда я еще была маленькой, но я всегда вспоминала ее с теплом. Не так давно, за несколько недель до карантина, я случайно встретилась с ней – и это было что-то с чем-то! Пришла в любимую парикмахерскую, чтобы выпрямить волосы, ну, вы знаете: все шутят, что даже в раю доминиканские парикмахеры будут одной рукой накручивать локоны на щетку и тянуть изо всех сил, а в другой – держать фен, обдувающий голову раскаленным до бог знает скольки градусов воздухом, чтобы выпрямить пряди. И я раньше каждую неделю так делала, а потом до меня дошло, что эта фигня портит мне волосы. Короче, встретила я ее в парикмахерской и спросила, как она поживает. Сначала она не очень-то обрадовалась, увидев меня, – и вообще кого-то знакомого. А потом рассказала сумасшедшую историю – совершенно невероятную, но абсолютно правдивую. Все началось одиннадцатого сентября, и в парикмахерской все вокруг такие: «Да ну на фиг, опять про одиннадцатое сентября?! Сколько можно-то?» Однако, похоже, в ней есть нечто поучительное для нас сейчас, когда мы сидим тут, на крыше. Я называю ее «Двойной трагедией».

К слову, когда в парикмахерской начинают рассказывать что-то интересное, все фены смолкают. Волосы могут по-прежнему накручивать на бигуди, красить или стричь, но, если уж кто-то привлек всеобщее внимание историей, фены выключат наверняка, даже не сомневайтесь.

Я совсем забыла упомянуть, что Еве за семьдесят, но выглядит она на пятьдесят. Ей уже сделали укладку, в естественной седине все еще виднелось достаточно черноты: сразу ясно, что эти благородно-седые волосы когда-то были черными как уголь. А еще Ева, так сказать, добавила себе округлостей в некоторых местах, и она умела держаться так, что и в семьдесят выпуклости сзади и спереди смотрелись как надо. Возможно, именно так будет выглядеть Дженнифер Лопес, – нам остается только догадываться. Короче, в свои семьдесят Ева выглядела весьма аппетитно.

Она рассказала, что в пятьдесят с хвостиком, после ухода из «Полуденного шоу», как раз когда мы потеряли с ней связь, она влюбилась в молодого мужчину и сделала невообразимое: ушла от мужа, с которым так и не смогла завести ребенка. Она запала на доминиканца из (вы не поверите!) ансамбля меренгеро. Он был ударником и играл понемногу на всем – на клавесе, бонго, маракасах, треугольниках, колокольчиках и даже на ударном инструменте из Перу, сделанном из козьих копыт. Он играл меренге в джазовом стиле, вроде старых мелодий Хуана Луиса Герры (до того, как тот обратился в христианство), Виктора Виктора, Маридалии Эрнандес и Чичи Перальты.

На Еву внезапно нашло совершенно безумное желание поступать по велению сердца и плевать на все остальное. Она забила на то, что не позволяет многим в Латинской Америке и на острове делать так, как им хочется, а именно на вопрос «El que diran?» – «Что люди скажут?». «Да пошли все на хрен! – решила Ева. – Я люблю этого парня. Он играет в группе, а я ухожу от мужа».

Может быть, именно их дикая любовь вылилась в беременность. Трудно поверить, но, как призналась Ева на всю парикмахерскую, причем без всякого стеснения, секс у них был совершенно чумовой. Они просто из постели не вылезали. А с мужем у нее вообще секса не было – вот и все, что я могу сказать. Они перестали им заниматься. А тому парню, насколько я поняла, было лет тридцать, самый расцвет для мужчины. Боже, она такое про секс рассказывала! В общем, все было настолько прекрасно, что она в итоге забеременела. Вот так.

– Чем круче секс, тем быстрее залетишь, – вставила Флорида из 3С (да уж, «Библия» недаром меня предупреждала, что она сплетница).

– С научной точки зрения, полный бред! – отмахнулась Кислятина. – Бабушкины сказки, которые сто лет назад опровергли.

– И в каком же колледже ты медицину изучала?

После вежливой паузы Дочка Меренгеро, пропустив их замечания мимо ушей, продолжила свой рассказ:

– Иногда все дело в сексе. А иногда – в сексе и в страсти. А в данном случае их комбинация совершила чудо, и в пятьдесят лет Ева забеременела от тридцатилетнего любовника, который стал ей мужем. Разумеется, ее поведение сочли возмутительным, но Еве было уже глубоко наплевать, что люди скажут, – вот вообще до лампочки. Как и ее новому мужу, который происходил из очень скромной семьи из пригорода Санто-Доминго. Он добился успеха: сумел пробиться как музыкант, мог себя обеспечить, и он был счастлив. А потом еще и влюбился в невероятную женщину. Они оба не лезли ни в какие общепринятые рамки, но у них все получилось. Они с самого начала решили никогда не пускать в свой брак войну и слова извне.

Все в парикмахерской слушали Еву, разинув рты. Вот так история! И это только самое начало, так что помощницу послали купить кофе с молоком на всех. И тут Ева вернулась к одиннадцатому сентября. В тот день она отправилась по делам на Уолл-стрит и все видела. Видела, как прямо над ее головой пролетел самолет и врезался в первую башню. В ту самую, куда она шла. И Ева оказалась среди той тысячи неудачников – а может, наоборот, счастливчиков, – которые стали свидетелями происходящего. От испуга она споткнулась и сильно подвернула лодыжку, но под действием адреналина даже не заметила травмы и помчалась прочь со всех ног, думая лишь о том, чтобы вернуться домой к мужу и двухлетнему сыну. Все, чего она хотела, – выбраться оттуда, заскочить в метро и уехать обратно в Вашингтон-Хайтс, к родным. Да, в ее-то годы большинство женщин уже бабушки, но Ева была женщиной среднего возраста, которая отчаянно хотела увидеть своего малыша, стиснуть его в объятиях и почувствовать его запах. Ей удалось сесть на поезд – буквально в последний момент: меньше чем через час метро во всем Нью-Йорке перекрыли.

Ева добралась до дома, открыла дверь – и за ней стоял он, ее красавчик-муж с ясными карими глазами и пышными кудряшками, похожими на волны в бурном океане. Волосы у него были темно-каштановые, но более светлые кончики отлично оттеняли кожу цвета корицы. Его звали Алексимас (от Алексис и Томас, объединенных вместе, очень по-доминикански, только не судите строго), и, увидев ее, он расплакался как ребенок. Эта необычная пара настолько безумно любила друг друга, что взрослый мужчина мог позволить себе плакать: со своей женой, на двадцать лет его старше, Алексимас открыто проявлял свои чувства. В юности ему досталось, конечно, тут уж как есть. Он вырос в доме с земляным полом – дальше и так понятно.