Как оказался у порога своей избы, Еремей Матвеевич не помнил, но дверь открыл он со строгостью и зло отшвырнул от себя Марфу, сразу же попытавшуюся снять с мужа грязные сапоги.

– Уйди изменщица, – зарычал Чернышев и хотел при этом ударить кулаком по столу, но после замаха куда-то провалился.

Проснулся Еремей, когда солнце уже вовсю погнало капель с блестящих сосулек. Чернышев глянул хмурым взором на жену, выпил кружку холодного кваса и побежал к застенку. Слава Богу, что здесь никого, кроме Сени ещё не было.

Подьячий сидел на своем месте и при мерцающем свете свечи смотрел на вбежавшего ката глазами недавно побитой собаки.

– И как мы вчера умудрились на пятак так погулять? – вместо приветствия с тяжелым вздохом молвил Суков. – Вот погуляли, так погуляли. Сказать кому, не поверят. Верно ведь Еремей Матвеевич?

– И не говори, – кивнул Еремей, просовывая лучину под сухие поленья в горне. – Вот разошлись. Вот грех-то, так грех. Ты уж прости меня Семен, ежели чего не так. Прости.

– Да, ладно, чего уж там, – потягиваясь за столом, махнул рукой подьячий. – Ты меня тоже прости за слова глупые. Нам ведь с тобой ссориться друг с другом никак нельзя. Мы же товарищи с тобой. Только жаль, что мы мужика того упустили. Вот сволочь: сам ушел и пятиалтынного не оставил. Как думаешь, Еремей, нам бы по паре рублей за него из казны выписали бы?

– А чего так мало – по паре?

– Так не Государя же он хулил, а царицу всего. Дело, хотя и важное, но не особо. А потом, даже и по рублику тоже неплохо было бы. Всё лучше, чем ничего. А все-таки здорово мы с тобой вчера гульнули Еремей Матвеев, по настоящему, по-русски, как положено.

Чернышев улыбнулся через великую силу, кивнул головой, хотел сказать что-то, но тут отворилась дверь, и в застенок ввалился солдат Трондин. Он широко оскалили свои крепкие зубы, и зычно поздоровался.

– Доброго вам денька, господа хорошие, – скинул у порога треуголку солдат. – Гостей к вам на прянички привел. Заходи бабы, не стесняйся. Здесь все свои. Заходи, заходи, когда ещё в такое заведение попадете? Осмотритесь пока.

Веселый Трондин посторонился и из-за спины его, напарник вытолкнул к центру застенка двух испуганных женщин.

– Говорят, видение им какое-то намедни было. Чего-то там про царевича в небе узрели. Андрей Иванович сам подробности узнавать придет. Не терпится бабам рассказать генералу, всё что видели. Правда, бабы? Ой, как не терпится, прямо мочи у них нет. Принимай Еремей Матвеев работу! Засучивай рукава!

Еремей отправил дрожащих баб в угол и хотел еще раз напиться студеной водицы перед спросом. Он поискал ковш, но не найдя его решил пить прямо из бадьи, но стоило ему нагнуться к воде, как оттуда в отсвете красного пламени чадящего на стене факела глянули на него укоризненно бездонные глаза Анюты. Смотрела девка на ката так пристально, что икнул громко Еремей Матвеевич в волнении крепком и зажмурился от внезапного видения. Зажмурился и по неосторожной случайности головой в воду упал. Когда голова около горна немного обсохла, никаких видений в застенке больше не было, и даже бабы отчего-то рыдать перестали.

Глава 3.

А вот встретил Анюту Чернышев наяву только на следующей неделе по дороге из дома к крепости. Еремей перестал, как раньше, задворками-то ходить. Он теперь, сделав небольшой крюк, выходил на торную улицу, и мимо избы Анюты, не спеша, шагал к своему застенку. Пусть дорога чуть подлиннее стала, зато чище и солиднее.

– Чай, не малолеток я какой по задам-то бегать, – довольно часто у самого дома пирожника шептал себе под нос кат, как бы перед кем-то оправдываясь об изменении своего маршрута. – Пора уж мне и по широким улицам походить. Пора.

Всю неделю ходил Еремей мимо заветной избы, но так с ним ничего и не случалось. Вот дома другое дело: стоит только глаза закрыть, а Анюта уж перед ним, как наяву. До того она часто приходить стала, что и на жену вовсе смотреть не хотелось. Мало того, что не хотелось смотреть, кулаки вдруг чесаться стали. Уж раза три Марфа под горячую руку попадала. Сплошное наваждение. Колдовство какое-то.

Чернышев собрался даже к ворожее сходить, чтобы напасть эту снять, однако представил на мгновение, что вдруг не увидит больше никогда прекрасных анютиных глаз, и про ворожею больше не думал.

А сегодня с утра она перед ним вот и явилась. Не ворожея, конечно, а сама Анюта. Словно видение какое-то вдруг случилось. Метнулась из своих сеней, хвать Еремея за руку и за собой тащит.

– Спаси меня, – шепчет, – нет у меня больше ни на кого надежды, кроме, как на тебя Еремей Матвеевич. Пропаду я без батюшки. Совсем пропаду. Не виноват ведь он. Он ругаться любит, а вот на человека руку поднять никогда не сможет. Спьяна он себя оговорил. Я уж и к начальнику вашему на поклон ходила, только прогнал он меня. У меня лишь на тебя Еремей Матвеев надежда осталась. Помоги мне ради бога. Спаси батюшку. Спаси, ради бога!