«Итак – война, которую ждали уже несколько лет, началась. Наши войска вступили на территорию Японии и громят её укрепления. Дело теперь за нами. Постараемся не подкачать. Уж если не повоевали в Германии, то нужно хоть в Японии. Обо мне пока не беспокойтесь. Жив и здоров. Пишите почаще. Все свои занятия музыкой и литературой отставил в сторону. Некогда теперь заниматься ими.

Пишите мне, как вы живёте. Почаще пишите. Передайте привет дяде Грише, тёте Оле, тёте Лёле, дяде Степану, тёте Нюре, Валентине Петровне, Константину Сергеевичу и Люсе. Заверьте всех от моего имени, что мы постараемся закончить войну победно в наикратчайший срок и разгромить ненавистного врага так, чтобы он никогда уже больше не поднялся.

Ну, пока крепко жму руку, целую всех. Жду ваших писем. С приветом, Герман. 10.08.45 г.»

Не до дневников, видимо, было начальнику бригадной артиллерийско-оружейной мастерской.

Зато в сентябре 1945 года он пишет матери следующее письмо:

«Сегодня опять получил от вас два письма. В первом вы пишете, что получили мои письма от второго и десятого августа, а во втором поздравляете с победой. Да, война кончилась. Кончилась молниеносно и, опять-таки, победа на нашей стороне. И не может быть, никогда не может быть праздника на улице врага, если встал он на нашей дороге: пусть заранее смазывает пятки и готовит чернила для подписания акта о безоговорочной капитуляции. Мы прошли по Маньчжурии, прошли по Корее. Русский говор, советские песни прозвучали там, где не ожидали их услышать. И каждый встречает это по-своему. Буржуа из прекрасных каменных домов кисло смотрят. Бедняки из хибарок – радостными возгласами. Китайцы кричат: „Шанго! Шанго!“. Корейцы кричат: „Ура!“ И те и другие поднимают кверху большой палец правой руки. Города красивые, но всё-таки хуже наших городов. Окраины, эти вонючие клоаки с тысячами жалких и грязных хибарок, ужасны. У нас скот живёт лучше, чем здешние бедняки. Я уже кушал и арбузы, и яблоки, и дыни. <…> Сейчас отдыхаем. Живу хорошо, на здоровье не жалуюсь. Ну, пока. Крепко жму ваши руки. Целую. С приветом Герман».

В Корее он прослужил до марта 1947 года. И вот там и случилось удивительное событие, навсегда перевернувшее его жизнь.

Вышло так, что полковому оркестру понадобился дирижёр. И начальство, узнав, что Герман разбирается в нотах и даже сочиняет небольшие пьесы для этого оркестра, назначило его капельмейстером музыкального взвода. Герман Афанасьевич попытался отказаться, мотивируя это тем, что он не умеет дирижировать, но… в армии нет слов «не хочу» и «не могу». Приказали – выполняй! И пришлось ему заняться новым, абсолютно незнакомым ему делом.

Сохранился рапорт младшего лейтенанта Корепанова Начальнику штаба 72-го Краснознамённого механизированного полка майору Титову от 10.01.1946 года:

«Довожу до Вашего сведения о том, что, согласно Вашему приказу о назначении меня капельмейстером муз. взвода, мною муз. взвод принят, и я приступил к исполнению своих обязанностей. Мл. л-нт Г. Корепанов».

Правда, трудности сразу навалились ворохом. Он, конечно, писал вальсы и фокстроты, но писать – это одно, а руководить целым оркестром, не имея понятия о дирижировании, это совсем другое.

«Какое подавленное настроение!.. Всё кажется мрачным, ни на что не хочется смотреть, хочется лечь, закрыть глаза и уснуть, – уснуть крепким сном, надолго, надолго забыться, ни о чём не думать, ни о чём не заботиться… Но это невозможно. Я – командир музыкального взвода, капельмейстер 72-го Краснознамённого механизированного полка. Я – «Моцарт» и мои подчинённые – «лабухи». До сих пор ещё не могу привыкнуть к этому положению вещей, до сих пор ещё удивляет меня мысль о том, что я, человек, не смыслящий в оркестре и дирижёрстве, дилетант в музыке, далеко не выдающийся самоучка, я, человек, который, вероятно, вообще-то не способный не только к музыке, но и к любому умственному труду, – я попал на должность капельмейстера!

Боже мой, как это могло случиться! Правда, я мечтал о том, чтобы уйти с насиженного мною в течение трёх лет места оружейного техника, правда, я мечтал о том, чтобы всецело обратиться к литературе или музыке, но я никогда не подозревал того, что всё может обернуться так быстро, почти мгновенно, будто в сказке. Случилось то, о чём я мечтал несколько лет. Кажется, мне нужно радоваться, нужно с восторгом погрузиться в желанное дело, окунуться в него с головой и… я так и сделал в первые дни. Но только в первые дни. Я не могу продолжать дальше. Я не имею на это сил, не говоря уже о способностях, в которых я сомневался и раньше.

Только учёба, упорная и напряжённая учёба может выручить меня, поможет выкарабкаться из той ямы, в какую бросился я, зажмурив глаза, не ведая о той грязи, какая находилась на дне её. Но здесь нет учебников. Здесь нет пособий. Люди смотрят на меня, их указательные пальцы остановились на моей фигуре, они с надеждой говорят: «Он многое может сделать! У него – талант…» И я с тоской вопрошаю себя: «Где он, где он, этот самый талант?! Откуда он взялся? Почему его видят люди, но не я, хотя он и есть, быть может, во мне?» Ищу и не нахожу… Не на-хо-жу! Нет его и, пожалуй, не было! Это сказка, выдуманная мною и подхваченная окружающими. Не больше. Благодаря этой сказке со мной и произошли те замечательные вещи, о которых теперь я вспоминаю с содроганием. Прав был Маяковский, когда решил, что ему остаётся один только выход: посмотреть, как вылетает пуля из чёрного канала ствола. И мне, маленькому, ничтожному человечку, всё чаще приходит в голову мысль о повторении его деяния. Смешно, но – факт. Как говорится, «дожил»!» (Запись от 16.01.1946 г.)

Но тем не менее капельмейстер не только выжил, но и целый год, до самой демобилизации, оставался руководителем духового оркестра. Я вспоминаю папин рассказ, как он учился дирижировать. От дома, в котором он поселился, до места, где проходили репетиции оркестра, нужно было идти через небольшую рощицу. И каждый день, идя туда и обратно, скрывшись от глаз посторонних, он начинал напевать и махать руками. Дирижировал в разных размерах одной рукой, двумя руками. А, разобравшись, начал усложнять: одной рукой дирижировал на 3/4, а другой – на 4/4. И, рассказывая, смеялся, что выглядел он при этом довольно забавно. А потом демонстрировал мне своё умение. Я пыталась повторить, но у меня так и не вышло. И до сих пор по-настоящему дирижировать в двух размерах одновременно я не умею. А у него – получалось.