И все же музейные реформы в СССР, спешно свернутые вскоре после реабилитации дореволюционного наследия в 1930-х, заметно выделялись на общем фоне. Нигде повестка музеев настолько не контролировалась государством, как в Советском Союзе, хотя активизация просветительской деятельности под влиянием политики была делом обычным. В США на рубеже XIX–XX веков импульс работе со зрителем придал прогрессивизм – реформаторское движение в политике, представители которого верили в то, что негативные эффекты индустриализации, урбанизации и массовой миграции можно предотвратить с помощью активных преобразований снизу – в том числе через образование и демократизацию искусства [20] . Наиболее заметным прогрессивистом в педагогике был Джон Дьюи, отвечавший за образовательную деятельность в том самом Фонде Барнса, который был так ненавистен Шармион фон Виганд. В Германии идеи приблизить искусство к зрителю занимали умы музейщиков еще на рубеже веков, а после Ноябрьской революции большие надежды связывались с организованным в 1919 году Рабочим советом по делам искусств. В том же году на заседании Немецкого союза музеев директор гамбургского Кунстхалле Густав Паули призывал к «активизации музеев», сближению искусства и зрителя [21] . Но, сколько бы ни говорили о необходимости сделать музеи доступными, массовый характер работа со зрителем приобрела лишь при нацистах, под эгидой политической организации «Сила через радость» (Kraft durch Freude) [22] , основанной в 1933 году. Еще раньше, в 1925 году, по инициативе Муссолини в Италии была создана «Национальная организация досуга» (Opera Nazionale Dopolavoro), для рабочих устраивали вечерние курсы по истории искусства, а для школьников и солдат ввели обязательные посещения музеев [23] . Работа с массовым зрителем во Франции, в том числе и в рамках деятельности APAM, активизировалась с приходом к власти в 1936 году левого «Народного фронта», когда реформы по введению 40-часовой рабочей недели и оплачиваемых отпусков [24] давали надежду на то, что, как и в советский Эрмитаж, в музеи станут ходить рабочие [25] . Однако в Европе сам факт работы музеев – и существования старых, и открытия новых – часто воспринимался как просветительский акт, не предусматривающий никакого дополнительного взаимодействия с публикой, тогда как в СССР национализированные собрания сделали по-настоящему открытыми. Советская власть пыталась рассказать рабочим, крестьянам и учащимся об искусстве на доступном языке – в то время как на Западе аудиторией музеев оставалась преимущественно буржуазная публика.

По крайней мере, так на это смотрели в самом СССР, а «марксистские» реэкспозиции только укрепляли советских музейных работников в идее превосходства над Западом. Уже в 1920-е «углубленное, научно-художественное понимание музейного дела» в СССР противопоставлялось, в частности, американскому, где к музеям якобы относились как к «продукту интересов меценатов-миллиардеров» [26] . В следующем десятилетии обозреватели профильного журнала «Советский музей», основанного в 1931 году, стали еще придирчивее. Утверждалось, что «целевые установки» Музея Виктории и Альберта, Британского музея и Национальной портретной галереи сводились к показу вещей, а не стоящих за ними процессов, что чуждо советскому зрителю [27] , а берлинские музеи выступают против вечерних посещений и не используют радио и кино для продвижения искусства в массы [28] – хотя в советских художественных музеях вечернего освещения, не говоря уже о показе фильмов, зачастую не было вовсе.

Образ открытых для масс музейных собраний транслировался на Запад: экспортные журналы Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) рассказывали о «марксистских» реэкспозициях и просветительской работе в главных музеях страны [29] . Книгу директора Эрмитажа Бориса Леграна о «социалистической реконструкции» музея, вышедшую в 1934-м, в том же году перевели на французский [30] . Статьи видного теоретика Федора Шмита о советских музейных реформах охотно печатали авторитетные зарубежные издания [31] . Несмотря на неповоротливую советскую бюрократию и усиление изоляции, из-за которых СССР не участвовал в знаковой Мадридской музейной конференции (1934) и не присутствовал в павильоне «Музеография» (1937) на Всемирной выставке в Париже [32] , информация о советских музеях проникала на Запад через тех, кого сейчас назвали бы культурными брокерами, – например, искусствоведа и коллекционера Павла Эттингера, рассылавшего фотографии и сообщавшего актуальные сведения зарубежным корреспондентам, тогда как официальные лица предпочитали отмалчиваться на любой запрос из-за рубежа [33] . Каждый положительный отклик за границей воспринимался как свидетельство успехов советской культурной политики: отзывы именитых иностранцев публиковали в книгах и в прессе [34] , ссылались на них в профессиональных дискуссиях [35] и упоминали в официальных отчетах [36] .

Стенд с репродукциями картин, статьями, справочной информацией о музеях Москвы и почтовым ящиком для обратной связи. Музейный уголок Государственного музея нового западного искусства в клубе завода «Каучук», 1930–1931. ГМИИ им. А. С. Пушкина

Заявления об идейном превосходстве над музеями Европы и США не становились препятствием при заимствовании их технических достижений, тем более что к нему призывал и сам Сталин, признавший в 1931 году отставание СССР от передовых стран на 50–100 лет. Даже в официальном бюллетене Наркомпроса РСФСР публиковались заметки о том, как в американских музеях используют фильмы и диапозитивы, а для школьников организуют бесплатный вход, трансферы до музея на автобусе и предлагают скидки в музейных кафе [37] . О художественных музеях Запада в советской прессе писали мало: что-то можно было узнать из первого профильного журнала – «Казанского музейного вестника» (1920–1924), где анонсировали переводные статьи, «недоступные музееведам в условиях затруднения отношений с Западной Европой» [38] , а также из хроники в журналах «Среди коллекционеров», «Музей» и «Искусство в массы». Подробно о зарубежных инновациях рассказывал лишь «Советский музей», и то в основном об инфраструктуре и технических аспектах вроде освещения и отопления, а с началом «московских процессов» в 1936 году такие публикации резко сократились.

Несмотря на «десятилетие блокады» и на пробелы в музейных библиотеках, образовавшиеся из-за Первой мировой войны и дипломатической изоляции [39] , а затем и на сокращение закупок изданий в рамках борьбы с зарубежными влияниями [40] , современные журналы, каталоги и монографии все же доходили до художественных музеев [41] , а музейщики и в 1940 году обосновывали проекты реэкспозиций, ссылаясь на актуальный мировой опыт [42] . Сохранился и дореволюционный багаж знаний – например, один из главных популяризаторов искусства в СССР Лазарь Розенталь, успевший поработать во многих советских музеях, активно посещал европейские собрания до 1917 года [43] .

В 1920-е, пока еще не окончательно опустился железный занавес, в СССР были склонны признавать, что положение в музеях далеко от идеала, и отправляли сотрудников в зарубежные командировки. Отчеты об увиденном обсуждались, например, в Государственном институте истории искусств в Ленинграде [44] , Обществе социологии и теории искусств при Ленинградском отделении Главнауки, где работал кружок по изучению музейного дела под руководством Николая Пунина [45] , а также в Третьяковской галерее [46] . Искусствовед и хранитель Государственного музея изящных искусств (ГМИИ) Виктор Лазарев, побывавший среди «единиц счастливцев» в европейской командировке в 1927 году, выделял опыт Германии как «образец блестящей организации музеев при относительно скромных государственных ассигнованиях», имея в виду научный подход и работу с экспозицией [47] . К началу 1930-х поездки практически прекратились, но и в 1935 году можно было услышать, как вернувшийся из США искусствовед Осип Бескин рассказывал в МОСХе об отсталости большинства американских музеев, среди которых, впрочем, он выделял Художественный музей Филадельфии, с его научной развеской, реалистичным искусственным освещением и сотрудниками, выполнявшими сразу несколько функций [48] .

Коллекция слайдов для «волшебного фонаря», Детройтский художественный музей. Bulletin of the Detroit Museum of Art. 1908. Vol. 2. № 3

В просветительской работе недостижимым ориентиром казались музеи США. «Нельзя не признать, что до сих пор повсюду, кроме Америки, музеи являлись пасынками просветителей, взгляд на них был поверхностный и любительский, их всегда только пристегивали к чему-то… Мы теперь ясно осознаем, что музеи… при правильной постановке имеют громадное научное, а вместе с тем и широко образовательное значение» [49] , – заявлял в 1920 году непременный секретарь Российской академии наук Сергей Ольденбург. Главным проводником американских инноваций в СССР был педагог и сотрудник Института внешкольной работы Александр Зеленко, выпустивший несколько книг об образовательной деятельности в США. Полученный опыт он применял на практике, в том числе на занятиях с детьми в Государственном музее изящных искусств. Директор ГМИИ Николай Романов еще в 1912 году на Предварительном музейном съезде констатировал, что музеи мало удовлетворяют «…массы посетителей, которые их постоянно наполняют», и призывал к активизации просветительской работы [50] . Романов активно следил за успехами американцев, однако состояние музейной инфраструктуры в 1920-е годы позволяло лишь надеяться, что, как и в США, в советских художественных музеях будут активно организовывать временные выставки, экскурсии и работу с детьми [51] . «Нам еще далеко до американского масштаба», – сетовал он в 1927 году, рассказывая читателям музейного бюллетеня о необходимости оборудовать аудитории эпидиаскопом и кинопроектором [52] .

Кабинет для занятий в Метрополитен-музее. The Metropolitan Museum of Art Bulletin. 1915. Vol. 10. № 9.

Законодателями мод в работе со зрителем еще до Первой мировой стали Бостонский музей изящных искусств и Метрополитен-музей (Мет). И после войны, когда Европа только приходила в себя, стало очевидно, насколько музеи США опережали и европейские, и советские (именно поэтому в книге им уделено больше внимания). Лоуренс Вайль Коулман, директор Американской ассоциации музеев, писал, что, в отличие от европейских музеев-коллекций, американские представляли собой скорее «образовательные институции широкого профиля», призванные повысить уровень образования и культуры населения [53] . В современном музее в его американском понимании о произведениях можно было узнать из пояснительного этикетажа и иллюстрированных путеводителей, а также из рассказов экскурсоводов и консультантов. Кроме того, здесь показывали фильмы и транслировали радиопередачи, проводили лекции, концерты, театральные представления и занятия с детьми. Современному музею были присущи и такие атрибуты, как издательская программа, фотостудия, лаборатории, гардероб, телефонный аппарат, комната отдыха, искусственное освещение для работы по вечерам, библиотека и т. д. И хотя что-то из этого придумали и активно практиковали в Европе, отрыв от США казался непреодолимым. К тому же экономический подъем в начале XX века сделал музеи Америки богаче: теперь они составляли серьезную конкуренцию европейским на арт-рынке [54] .