Оформляем бедного Миху в лазарет. И первым делом выясняю, что дальше. Оказывается, ничего. У взрослых к ветрянке обычно имеется стойкий иммунитет. И никакой карантин нам не страшен. Выдыхаю. В кармане опять звонит телефон:

– Лясь, ну я же сказал – у меня форс-мажор.

– У тебя всегда форс-мажор, Таир. А я готовилась… Ужин. Свечи. Белье… – всхлипывает. Задерживаю на секунду дыхание. Возвращаю себе пошатнувшееся равновесие. Моя женщина старалась, приехала, я это ценю, а потому:

– Молодец, Лясь, – улыбаюсь. – Минут через пятнадцать буду дома. Дождешься?

– Ладно.

– Умница моя. Я скоро.

Если быстрым шагом, даже быстрее получается. Заглянув к Ками и убедившись, что та спит, иду в ванную. Становлюсь под душ. Хочется постоять подольше, но испытывать терпение Ляськи и дальше было бы свинством. Обмотав бедра полотенцем, тащусь в спальню. На разгон нет сил. На самом деле ни на что нет сил. Но белье, да… Еда, свечи. Ляська обожает всю эту прелюдию и вообще не понимает, что иногда тупо хочется по-быстрому перепихнуться, чтобы сбросить скопившееся напряжение. Нет, иной раз под настроение и мне заходит эта возня, но сегодня определенно не тот день. Впрочем, ради спокойствия семьи мне не лень напрячься. Подыгрываю жене. Глажу пальцами ее пышное бедро, пока сам орудую вилкой. Подбираюсь к промежности.

– Ну что ты сразу так…

– Хочется уже, Лясь, красивая ты…

– Да? – кокетливо хлопает наращенными ресницами. – Ну, ты тогда бы хоть поцеловал.

Целую, зарываясь пальцами в короткие волосы. Забывшись, тяну вниз.

– Таир, больно же! – отталкивает меня Ляська. – Ну что ты как дикарь?! Неужели и впрямь так оголодал?

Прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох.

– Прости. Забылся. Иди ко мне…

Ляся, набивая себе цену, колеблется, но все же идет мне в руки. Звук телефона разрывает в клочья окутавший нас чувственный туман.

– Погоди… – бормочу я, подмахнув трубку.

– Ты сейчас шутишь? – обижается Ляська.

– Конечно же, нет! Лясь, у меня на работе ЧП…

Открываю мессенджер. Катя! И первое голосовое от нее. Обычно она, как и я, предпочитает текст.

– Вы не могли бы зайти? Кажется, я умираю, – говорит она, едва ворочая языком. Дослушиваю уже в дверях. Похоже, не видать мне сегодня секса как своих ушей.

Кэт

Я в такой эйфории, когда мне, наконец, передают ключи, что поначалу даже не замечаю тревожных звоночков. Кожа горит, да, но это же наверняка от счастья! Безумное восторженное чувство, что я могу вернуться домой, превращает сердце в ядерный реактор, и я лечу… Преодолеваю атмосферу и гравитацию, вылетаю в открытый космос и несусь, обогнав свет, куда-то за горизонт событий, разрезая пространство и время, и всерьез кажется, что я смогу повернуть время вспять.

Тело нагревается все сильнее. Хочется умыться. Сжимаю заветный ключ в кармане, спрашиваю у менеджера, который помогал мне со сделкой, где туалет, и иду в указанном направлении на подгибающихся ватных ногах. Я могу поехать домой. Прямо сейчас могу! Господи! Я же уже и не надеялась после всего, что случилось. Я же попрощалась. Но не переболела, не отпустила. Все надеясь на что-то. Может, действительно, на то, что смогу вернуться в прошлое и все изменить, потому как для нас с Реутовым не существует других вариантов. Я ни за что не прощу предательство, даже если он раскается и приползет ко мне на коленях. Не прощу.

Толкаю дверь. Подхожу к раковине. Набираю полные пригоршни воды, вскидываю взгляд к зеркалу и только в этот момент замечаю странные прыщи на коже. С удивлением касаюсь пальцами уродских волдырей. Почему-то сразу становится понятно, что это. Достаю телефон. И впервые с того дня, как заезжала к ней в гости, набираю номер матери. Плевать, если у нее лекции.

– Да?

– Я болела ветрянкой в детстве?

– Нет.

– Ясно. Спасибо.

Игнорируя тот факт, что мать о чем-то меня спрашивает, бесцеремонно обрываю звонок. Судорожно вспоминаю, были ли в банке дети. В кабинке, где мы оформляли документы, отгороженной оргстеклом от остального зала, определённо нет. А по залу я не бродила. Отходила только к окошку кассы. Впрочем, детям ветрянка и не страшна. Даже если заразятся от меня – ничего страшного. Накануне я вдоль и поперек изучила этот вопрос, опасаясь за Сашку. У взрослых же и вовсе к ветрянке иммунитет, а значит, и таксисту ничего не грозит. Можно смело ехать домой, пока мне не стало хуже. А что становится – понимаю уже в машине. Знобит. Голова раскалывается, тело ломит.

Визит в новую-старую квартиру приходится отложить. Но так даже лучше. Эмоций и так слишком много, мне бы с теми, что есть, как-то справиться. Остальное – потом.

Что было по возвращении домой, помню смутно. Кажется, когда стало совсем хреново, я дернула Таира. Потом слышала громкие голоса за стенкой. Как будто кто-то ругался, и как хлопнула дверь. А может, мне это просто снилось. Или было бредом больного, воспаленного горячкой воображения.

А еще руки… Ласковые, но сильные руки, намазывающие зудящие ранки какой-то белой фигней. И осторожно ворочающие мое ни на что не годное тело. Таскающие меня в туалет, открывающие нараспашку балкон, чтобы проветрить, кормящие меня с ложечки.

Когда я более-менее пришла в себя, была ночь. Моргнула, потянулась, ощущая дикую слабость во всем теле. Подождала, когда темнота перед глазами перестанет раскачиваться. Села. Задрала руку и повела носом у подмышки. Пипец… Почему-то расплакалась. Соль попала в ранки на лице. Захотелось потереть, но я отдернула руки, понимая, что могу содрать корочку, и тогда на коже останется некрасивая рытвина. Заревела еще сильнее. Собственная слабость бесила и пугала. Рождала внутри первобытный страх, что я теперь всегда буду такой жалкой и ни на что не годной. Что никак нельзя допустить. Назло врагам нельзя. Реутову. И его сучке… Работникам зоны, которые смотрели на меня с неприкрытым злорадством и отвешивали шуточки вроде: «Че, Реутова, как тебе наш курорт?!». Назло тем, кто давил на нас всех, назло тем, кто ломал, не гнушаясь методами. Спекулируя на материнских чувствах, святых, казалось бы, и неприкосновенных. На женских страхах, на наших болях. Назло всем этим тварям, да.