– Откройте дверь!

– Будете через окно входить?

– Откройте! Открывайте!

– Хозяев дома нет. Без них я никого не пущу. А тех, кто ломится в окно, тем более.

– Откройте дверь!

– Еще чего! Кто вы такой?

– Говорят вам, откройте!

– Кто вы?

Он медленно, как бы нехотя, лезет во внутренний карман своего черного пиджака. Достал красную книжечку и показывает мне ее лицевой стороной. И я читаю золотом на красном фоне под золотым гербом: Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР. "Ну вот и началось!" мелькнуло у меня.

[И опять лагерь... Сост.]

Меня вызывают в штаб к начальнику лагеря для "знакомства".

– Как вас сюда направили с таким сроком?
– недоумевает он.

– Мне не объясняли и у меня не спрашивали.

– Год сроку, да пока доехал, остается всего семь месяцев!

Начальник просматривает мои бумаги и натыкается на медицинскую справку об ограничениях в труде:

– И зачем присылают таких! Мне волы нужны, у меня лесоповал. Куда я вас поставлю?

Я молчу. К начальнику из угла подходит офицер и что-то шепчет, низко наклонившись над самым столом. Начальник слушает внимательно, посматривая на меня с любопытством.

Больше не задавал он мне вопросов.

В этот же день состоялось еще одно знакомство - с кумом, старшим лейтенантом Антоновым. Кум зовет - иди, не моги отказаться. Разговор был тягучий, противный и угрожающий. "Ты не надейся, Марченко, здесь отсидеться. Тебе сидеть да сидеть, сгниешь в лагере. От меня на свободу не выйдешь, если не одумаешься. Здесь не Москва, помни!.." - и тому подобное. Я сказал:

– Вы мне прямо скажите, что вам от меня надо?

– Я прямо и говорю. Не понимаешь? Думай, думай, пока время есть. А надумаешь - приходи. Вместе напишем, я помогу.

– Что я хотел, то без вас написал.

– Смотри, Марченко, пожалеешь.

Через неделю после прибытия меня вызвали в штаб, и прокурор из Перми Камаев предъявил мне две казенные бумаги: по ходатайству Антонова, ныробского кума, против меня возбуждено уголовное дело по статье 190-1; вторая бумага - постановление об аресте, о взятии меня под стражу. Как будто я и так в зоне не под стражей! Нет - теперь меня будут держать в следственной камере при карцере.

Ну, так: Антонов слов на ветер не бросает!

Первое, что я сделал, - заявил и устно, и письменно, что Антонов намеренно сфабриковал дело, что он обещал мне это еще в первый же день в Ныробе.

– Марченко, подумайте, что вы говорите!
– Камаев старается держаться "интеллигентно", разъясняет, опровергает меня без окриков. Он прокурор, он объективен, он не из лагеря, а "со стороны". Это человек лет тридцати-тридцати пяти, аккуратный, белозубый, приветливый, его даже шокирует моя враждебность.

– Зачем Антонову или мне фабриковать на вас дело? У нас есть закон, мы всегда действуем по закону...

– Да, да, лет тридцать назад миллионы соотечественников были все шпионы и диверсанты - по закону, знаю.

– Что вы знаете?! Зря при советской власти никого не сажали, не расстреливали. Заварил Хрущев кашу с реабилитацией, а теперь партия расхлебывай!

– И это говорит прокурор!

– Скажите, и вас ни за что посадили? Не занимались бы писаниной, сюда не попали бы!

– Между прочим, у меня обвинение не за писанину, а за нарушение паспортных правил.

– Мало ли что в обвинении. Книжки писать тоже с умом надо. Писатель! восемь классов образования!

– У вашего основоположника соцреализма, помнится, и того меньше.

– Что вы себя с Горьким сравниваете! Он такую школу жизни прошел настоящие университеты!

– В вашем уголовном кодексе эти университеты теперь квалифицируются соответствующей статьей: бродяжничество.

– Марченко, Марченко, сами вы себя выдаете: "ваш Горький", "ваш кодекс", - передразнивает меня Камаев.
– Сами-то вы, значит, не наш!

– Так в этом, что ли, мое преступление? "Наш" - "не наш"? Это какая же статья?

– Знаете законы, сразу видно.
– Камаев переходит на сугубо официальный тон.
– Оперуполномоченный Антонов получил сигналы, что вы систематически занимаетесь распространением клеветы и измышлений, порочащих наш строй. Можете ознакомиться, - он вынимает из папки несколько бумажек и протягивает мне.

Это "объяснения" заключенных из Ныроба. В каждом говорится, что Марченко на рабочем объекте и в жилой зоне распространял клевету на наш советский строй и на нашу партию. Таких "улик" можно получить не три, а тридцать три, сколько угодно.