Шрифт:
Марк смотрел на попутчика широко раскрытыми глазами.
– Какая хрень. Прости, Господи.
Матвей смутился.
Лифт ворвался в новое здание. Пролетев несколько этажей, он наконец остановился.
Двери открывались, казалось, целую вечность. Этого хватило, чтобы Марк и Матвей в полной мере осознали, что они, получается, соперники.
Наконец путь оказался свободен, и попутчики бросились бегом по коридору к одиноко стоящему вдалеке столу.
Матвей хотел задержать Марка, схватив за куртку, но повезло гораздо сильнее – Марк поскользнулся, папка вылетела из рук, рукописи разлетелись по коридору. Почувствовав вину перед соперником, азиат начал собирать разбросанные по полу бумаги, складывать в стопку.
Марку вдруг показалось, что соперник решил присвоить себе часть рукописей. С громким рыком он бросился на Матвея, вырывая листы из его рук.
Какое-то время они катались по мятым, местами уже порванным бумагам, схватив друг друга за шеи.
Наконец Матвею удалось больно пнуть врага, поскальзываясь, подняться на ноги и с криками: «Она моя!» пробежать несколько метров по направлению к столу, за которым с равнодушным любопытством наблюдала за побоищем Анаэль.
Марк снял ботинок и ловко метнул его в убегающего врага. Но враг оказался коварен – не позволил ботинку в себя попасть. Схватив в охапку столько листов, сколько смог, Марк бросился по коридору к девушке за столом.
Анаэль смотрела на бегущих от лифта парней. Одного она помнила – вчерашний выскочка-графоман после двухнедельных курсов, второго она не знала. Ей нравилось такое своеобразное соперничество. Чем-то напоминает дуэли, которые она когда-то безумно любила. Правда, этим мушкетёрам явно не хватало элегантности. Она могла бы любоваться поединком вечность, всё удлиняя коридор, но надо работать.
Пришлось прекратить бардак. Коридор вернулся к привычной длине в пять метров.
– Стоп!
Соперники замерли перед столом Анаэль.
– Так, тебя, графоман, я узнала. Ты кто?
– Матвей.
– Какой же ты Матвей? Ты же китаец.
– Мне нравится быть Матвеем.
– Зачем?
– Иначе бы я вас не встретил, – Матвей смотрел на Анаэль влюблёнными глазами.
Девушка глубоко вздохнула.
– Чего ты хочешь, китаец Матвей?
– Быть всегда рядом с вами.
– Пока увольнение нас не разлучит? – девушка усмехнулась.
Матвей и Марк сконфузились. Для них, в отличие от девушки–ангела, увольнение означает развоплощение и перерождение в земной оболочке.
– Ладно, извините, выгорание. Вы чего дрались-то?
– За место автора.
Девушка посмотрела на них удивлённо.
– А вы с чего взяли, что место одно?
Парни переглянулись. И правда. Почему они решили, что вакансия ограничена?
– Таким образом, забияки, приняты оба. За боевые заслуги, как говорится. У меня завал, чтоб вы знали. Авторов не хватает – все только о Голливудах мечтают. – Она мстительно посмотрела на смутившегося Марка. – Ладно. Идите в отдел, выбирайте шконку. Шучу! Столы занимайте.
Новые авторы наперегонки бросились к двери, ведущей в редакцию, чтобы занять место лучше, чем у соперника.
Глава 4.
– О! Молодёжь! – Петрович отложил цветной карандаш, отвлёкся от раскраски на потрёпанных в потасовке молодых авторов.
– Добрый день. Где можно сесть?
– Да где хотите.
Огромный зал без перегородок, с множеством столов и выключенными компьютерами предлагал практически бесконечное количество вариантов.
– А где все? – Марк иначе себе представлял работу редакции.
– Приходит как-то Пушкин к Сталину, – Петрович поправил очки.
– Простите, кто к кому? – Матвея озадачил такой резкий переход.
– Так я ж говорю, Пушкин к Сталину. А Сталин его спрашивает:
«Товарищ Пушкин как у вас дела с жильём?»
«Плохо, товарищ Сталин – холодно, батареи текут, воды горячей нет».
Тогда Сталин звонит в ЖЭК и говорит:
«Это Сталин! Немедленно всё почините товарищу Пушкину».
Поворачивается к Пушкину:
«А что пишете сейчас, товарищ Пушкин?»
А Пушкин ему говорит:
«Ничего не пишу. Редакция стихи совсем не берёт».
Тогда Сталин берёт телефон:
«Редакция? Это Сталин! Чтоб брали у Пушкина стихи!»
Пушкин, естественно, благодарен. А отец народа ему говорит:
«Хороший ты человек, Пушкин! Наверное, друзей много?»
«Очень много, товарищ Сталин. Каждый день в гости приходят, писать совсем времени не остаётся».
«Ну, вы идите, наверное, товарищ Пушкин, мы позаботимся».