Шрифт:
– Ты жила в общаге с другими людьми. И здесь, здесь почти как общага из-за этих криков, невозможно. Макс съедет в счастливое семейное будущее приблизительно недельки через три, так что нам не придется искать квартиру. Я заберу тебя, и мы будем жить вместе, почти в центре, здорово?
Она машинально собирает оборванные ажурные листья хризантемы со стола.
– У меня столько всего, и книги еще…
– Только не говори мне, что ты не поедешь и останешься здесь…
– …тем более что собрать вещи – не проблема, – устало заканчивает она.
Крик и музыка обрываются, они смотрят друг на друга. Славу расстраивает этот разговор, и ему не удается это скрыть.
– Извини. Просто я стану очень зависимой и… В общем, все не важно. Я хочу начать писать. И мне нужно одиночество.
– Ты и так пишешь. – Слава присаживается на корточки рядом с ее креслом.
– Я серьезно.
– И я. У тебя есть потенциал, почему бы и не попробовать, – говорит он, кладя голову ей на колени.
– Ты правда так думаешь?
Нечленораздельные звуки сверху перекрикивают пение Хворостовского. Слава морщится.
– Я думаю, что тебе нужно учиться дальше. Получить высшее образование. А тебя правда интересует мое мнение?
Он смотрит на нее снизу вверх, она оставляет холмик из листьев на столе, проводит рукой по его голове.
– Очень хорошая стрижка в этот раз, ты мне нравишься таким. На тебя обращали внимание девушки на улице, когда мы шли сюда. Ты, вообще, такой… вызывающий неосознанный интерес в общественных местах, я заметила.
– Не переводи тему…
– Мой образ жизни приведет тебя в отчаяние.
– Я смирюсь.
Ультразвуки сверху падают и окружают со всех сторон. Кажется, весь мир подвержен этой акустической силе, а они сейчас в мире, который не больше тонкого, картонного, ничем не защищенного спичечного коробка.
– Хорошо. Перееду и буду жить с тобой. Оттуда мне ближе до работы. Можешь думать, что это – корысть с моей стороны.
– И с моей. Ведь у тебя на пути не возникнет больше никакой Кирилл.
– Ты – проходимец! – Она улыбается и целует его в щеку. – Не переживай, я познакомила Кирилла со своей подругой.
– А ты – полтергейст. Совершенно необъяснимое явление.
Он берет ее на руки, круто развернувшись в направлении дивана, усаживается вместе с ней на коленях, обнимает, уткнувшись лицом в ее волосы.
– Я хочу придумать тебе ласковое прозвище, но пока не могу понять, кто ты такое. – Слава бережно, точно статуэтку, укладывает ее на диван, моментально снимая с себя майку. – Котенок, щеночек, зайчик, рыбка…
Она улыбается, отрицательно качая головой.
– Ага. Зоопарк. Еще: беленькая, маленькая, бусинка, цветочек, но ты не любишь цветов, ягодка – ужасно! – Он смотрит на нее, не мешая ей добровольно раздеваться. – Инопланетянка. Колючий ежик. Лягушонок, конечно. Но ты обидишься.
– Солнышко, – говорит она.
– Че-ре-паш-ка, – торжественно заключает Слава.
Они целуются долго, не закрывая глаз и не мигая до слез, пока смех не вырывается наружу и его становится невозможно сдержать.
– Никакое ты не солнышко, – шепчет Слава. – Иногда – тучечка, иногда – небочко.
Человек сверху отчаянно кричит, срываясь на фальцет.
71
По счастливому стечению обстоятельств мы сняли эту уютную виллу, а не отель. В отелях есть что-то казенное, даже самые симпатичные из них редко бывают уютными. В вилле мы занимаем самую обычную комнату на втором этаже, обитую деревянными планками, с двумя кроватями, бойлером и маленькой открытой террасой, но в ней есть атмосфера. В любой момент я могу представить себя в бунгало любой экзотической страны, где солнце всегда жаркое, жизнь вечная или по меньшей мере многообещающая, загар никогда не смывается, по крыше скачет какая-нибудь безымянная птица счастья. Однажды мы поедем в такую страну, вот Ида подрастет, и поедем.
Между нашей и соседней виллами по вечерам бьет прелестный фонтанчик, так что стоит закрыть глаза – и под его серебристое журчание можно перенестись куда угодно. Или, действительно, сбежать на цыпочках, пока Мечик, точно ребенок, отсыпается вместе со всеми младенцами мира с двух до четырех, унестись вприпрыжку по нотам вальса № 7 Шопена. Второй вальс, дорогие дети (также известен как «Седьмой вальс», являясь седьмым по счету в творчестве композитора), написан в до-диез миноре и посвящен Шарлотте де Ротшильд. Это один из самых поэтических и меланхолических вальсов в творчестве Шопена. Состоит из трех главных тем, чередующихся между собой. Первая тема спокойная и неспешная, позволяет спуститься по улице Вели Виногради, любуясь лиловыми гроздьями бугенвиллей, уже выгоревших на солнце ржавыми пятнами, фуксиевыми соцветиями олеандра, меховыми спинками пчел, кружащих над фиговыми деревьями; почти вприпрыжку пускаешься под пассажи второй части, минуешь дядюшку, который машет, будто старой знакомой, предлагая купить сливы, отказываешься, нет, и персики нет, быть может, на обратном пути, входишь во двор отеля, ультрамариновыми глазами ставней пялящегося на старика, спящего под тентом на стуле, сюда подойдет что-нибудь из Брамса, пожалуй, опус 118, минуешь этот отель, еще отель, живописную масляную композицию с сохнущим бельем на белой стене одного из них по дороге на Словенский пляж. Горные массивы вдали кажутся выцветшими фотообоями, пальмы – войлочными декорациями. Крыши домов – апельсиновой кожурой, подвяленной на солнце, дома – скукоженными плавлеными сырками. Задать тональность дню помогает запах влажного, нагретого солнцем песка, пока шагаешь в ритме прелюдии соль минор Рахманинова, немного переигрывая и скатываясь в танго с тенью, смотришь, как навстречу выходит море, как солнце сеется на него алмазной россыпью, превращает воду в стереовариокартинку, полощет небесную синьку с редкими оборочками облаков. Статую балерины на пирсе озаряют полосы света, словно медные трубы в оркестре. Одни чайки чертят свои параболы, другие выстраиваются на берегу, точно семья для фамильного портрета, люди на берегу лежат как попало, Кто-то разбросал их, будто кукол в нерукотворной детской.
И я обхожу торговую галерею, спешу раствориться в мощеных переулочках Старого града, остро чувствую в себе жизнь, миллион безымянных возможностей, нечаянную радость, кажусь себе значительнее всех исторических памятников, всех старинных артефактов, аляповатых сувениров, искусных украшений, кареглазый мальчуган тянет отца за руку, что-то непонятно лопочет, ему хочется уйти подальше от достопримечательностей, от каменных стен, позирующих для социальных сетей и глянцевых обложек, ему хочется к воде, мороженому и зоне фуд-корта, это ясно без перевода с любого детского языка.