Детские воспоминания. Или игра воображения. На самом деле все было не так. Отец просто пришел в художественную школу и забрал прямо посреди урока. Кажется, это был сентябрь или октябрь. День был серый и дорога домой по лужам заняли больше времени чем обычно.

Опускаюсь на колени и пытаюсь найти тот незаконченный портрет. Переворачиваю лист за листом не пытаясь прочитать строчки, оставленные посреди девственно белой чистоты аккуратным, совсем не мужским почерком. За это меня хвалили, за старательно выписанную каждую завитушку, за то, что слова ложились на листе ровными рядами, дружно держать за руки-черточки.

Меня хвалили за красоту каллиграфии, но не за слова, оставленные когда-то на этих листах. Их никто никогда не видел. Разве можно доверить кому-нибудь всю боль, живущую в сердце человека? И стихами это назвать нельзя… Просто слова.

На этом рисунке не осталось никакой надписи. Ведь это был просто набросок, черты лица только намекали на то каким будет весь образ, какие чувства будут жить в сердце, что будет волновать ее душу спустя годы, например сейчас. Я беру карандаш и начинаю рисовать, резкими, забытыми движениями придаю наброску черты девушки с увиденной сегодня воображаемой фотографии. Удивительно как спустя столько времени моя рука работает с не меньшей, а даже большей силой и уверенностью. Ни одного лишнего движения инструмента. Образ на листе оживает прямо на глазах.

– Валя! Валя! Пойдем уже, отец пришел.

Мне совсем не хочется выпускать рисунок из рук. Мне кажется, что портрет не закончен, не хватает нескольких штрихов. Нужно подправить образ, может быть, стоит убрать эту грусть в глазах. Откуда она взялась? Зачем?

– Валя!!!

Позже. Все позже.

Нехотя отправляюсь на кухню. Отец, сидя за столом накладывает себе в тарелку какой-то необычный салат. Он встречает мое появление, не поднимая взгляда. С удивлением оглядываю стол. Мама, кидая быстрые взгляды в сторону отца, выставляет на стол блюдо с отварной картошкой и каким-то чудесно пахнущем мясом. У нас явно какой-то праздник. Но какой?

Отец глубокомысленно пережевывает салатик, разглядывая что-то на стене напротив. Может быть, ему нравится хитросплетение трещинок, захвативших всю поверхность кухни в почти незаметную паутину безразличия.

Хотя нет. Все-таки, сегодня что-то действительно произошло. Я замечаю, что плечи отца сегодня совсем не напряжены, он точно не ждет обычных маминых вопросов типа “а когда”. Нет, сегодня он возможно даже хотел бы услышать эти вопросы, но мама просто сидит, сложив руки на коленях и смотрит на отца. Я вижу, как у нее в глазах застыло ожидание. Она что-то уже знает и просто хочет услышать подтверждения из первых уст.

А я думаю, какими могут быть эти изменения, что они могут принести мне? Можно подумать, что удастся избежать неприятного разговора. А может быть действительно удастся? Как было бы здорово спокойно расщелкать домашку по алгебре и снова вернуться к портрету. Над ним придется еще поработать. Не очень понимаю почему мне так загорелось именно сегодня рисовать и рисовать. И внутренний голос сразу подсказывает, тайна!

Да, тайна. Интересно, как эта девчонка выглядит сегодня. Стала еще красивее чем была. Может быть ее вообще не узнать. Можно будет завтра утром Настюху попытать. Но для того, чтобы даже попытаться вступить с ней в разговор сейчас потребуется этот эликсир. Осчастливить ее. И меня заодно. С другой стороны, глупо будет спрашивать ее в такой ситуации про другую девчонку. Короче потом все как-нибудь само собой прояснится.

Наконец, отец собрался с мыслями его голос, привычно чуть охрипший после смены, вырывает меня из круговорота странных идей.

– В общем так, сегодня объявили. Меня назначили старшим мастером в новый цех, тот что сейчас достраивают. С ЧПУ. Он покосился на меня словно не зная, способен ли я сохранить важную военную тайну. Хотя все в городе и так знали, что расширение производства связано с особенными государственными заказами.

Мой отец в свое время закончил престижный вуз в Питере и почему он оказался в нашем городке мне неизвестно. Наверно это как-то связано с мамой и всякими неприятностями, которые происходили в начале двухтысячных. Во всяком случае маму иногда в шутку подруги называли “борцухой с мельницами”. Но она не реагировала и все разговоры быстро сходили на нет.

– И еще. Видишь, Маша, несмотря на все разговоры не зря я вкалывал последние годы. В сентябре поеду в командировку на два месяца, в Китай. Изучать станки, на которых предстоит работать. Еще Константинов поедет и пара мастеров из двенадцатого цеха. Но я старший.

Отъезд отца сам по себе открывал неплохие перспективы, жаль только это произойдет осенью, а не во время каникул. У меня был свой план и отъезд отца мог помочь, а с матерью я уже провел предварительные переговоры.

Это был даже не план, а мечты. Я хотел удрать от отцовских станков в Питер, поступить в колледж дизайна. А потом, потом… Правда так далеко я предпочитал не загадывать. У матери там оставались старые знакомые и подруги. И одна уже даже была как-то связана с искусством. Впрочем, в Питере наверно каждый десятый связан с музеями, архитектурой или рисованием. Так мне почему-то представлялось.

Мысли о том, что как бы складывались у отца дела на работе, вряд ли заставит отказаться от мысли сделать из меня наследника его инженерных идей мешали присоединиться к семейному веселью. Я вяло ковырялся в тарелке. Мать навалила мне еды столько что ее хватило бы на двоих здоровых мужиков. А мне есть не хотелось от слова совсем.