Затянувшийся было, Кирилл подавился дымом, принялся стучать себе по груди и в удивлении поднял глаза на друга.

— Ты? Пригласил? Серьёзно?! Великий одинокий Стрелецкий сам, без угроз ножом, пригласил девушку на свидание?! — Кирилл хрипел от смеха, прорывающегося из груди. Но быстро стих, когда прожигающий взгляд Ильи ощутимо надавил на лобную долю. Покачав головой, Кирилл стал немного серьёзнее. — Слушай, тут две стороны медали. Ну… она, во-первых, уедет же через месяц. И если ты это понимаешь, то должен понимать и о том, что отношения не могут быть длительными. А… Во-вторых, у тебя когда последний раз были серьёзные отношения? В пятом классе школы? Ада выглядит серьёзной, и ей вряд ли будут интересны настолько свободные отношения. Ты же сам зарекался, что никаких серьёзных отношений заводить не планируешь. Что они… обуза? Да, кажется ты так тогда сказал. Ада хорошая. Не разбивай ей сердце, будь выше своих звериных инт… инст… интиктов.

— Интиктов? — хмурый до этого момента Илья невольно прыснул от смеха. Кирилл ещё старательно пытался выговорить «инстинктов», но получалось у него уже с трудом. С десятого раза он агрессивно отмахнулся от этой проблемы и устало вздохнул, опуская взгляд на воду. Французский шарм или что-то большее? Как понять это, если нет возможности побыть наедине дольше пары минут? Без алкоголя, без посторонних мыслей и предрассудков. — А ты что-нибудь о ней знаешь?

— Я не знаю, Женя — знает, но она всё расскажет Аде, как только ты отойдёшь на метр. Так что не советую. Вообще, дружище, просто наслаждайся моментом. Как ты любишь. Одним днём, — он одобряюще похлопал по плечу, сжал его со всех сил и первым ушёл спать.

Илья остался на несколько минут, чтобы допить пиво, а после отправился следом. Завтра рано вставать.

Сентябрь, 2011.

Франция, Париж.

Адалин не чувствовала себя дома в доме. Здесь была слишком напряжённая атмосфера — натянутая, словно тетива стрелы. Лишнего звука нельзя было издать, лишнего слова нельзя было сказать, лишнего действия нельзя было сделать. Почти всё подвергалось строгой оценки отца, который одним взглядом серых глаз мог осадить так, что тебе не захочется попадаться ему на глаза.

Со своей женой он общался, как с деловым партнёром — остранённо интересовался утром как у неё дела; задавал дежурные вопросы, а любой разговор с детьми сводился лишь к одному. К учёбе. Эдварда он никогда не замечал. Когда брат начинал говорить, сжимал губы в тонкую линию и молча кивал, а вот когда начинала говорить Ада, всё его внимание было приковано к ней. Он спрашивал про школу, учёбу, интересовался, как у неё идёт английский и русский. Потом он обязательно предлагал ей вместе съездить в компанию с остановкой на обед в ресторане или в каком-нибудь магазине.

Наверное, поэтому Адалин так и не смогла почувствовать это место своим домом — это было больше похоже на поле битвы или на вечное собеседование на работу, где в любой момент ей могли сказать «вы нам не подходите»

Ещё больше разговоров с отцом за завтраком, Адалин ненавидела, когда он вмешивался в их с Эдвардом общение. Тогда между ними не было открытой вражды, и Адалин даже верила, что когда-нибудь они вновь смогут общаться так, как раньше. Ведь иногда такие моменты и правда случались. Когда они вечерами оставались одни дома и включали телевизор в гостинной; когда вместе прятались в библиотеке и делали там уроки или проекты по учёбе. В редкие дни они могли позволить себе вместе поиграть. В карты, настольные игры, приставку или даже в шахматы. Пока отец снова не вмешивался; пока его холодный, оценивающий взгляд не проходился по доске, чёрно-белым фигурам и Эду; пока он одобрительно не становился позади Адалин, слишком явно показывая своё предпочтение; пока не клал ладони ей на плечи, демонстрируя своё покровительство.

В такие моменты всё рушилось.

В такие моменты Адалин ощущала, какая между ней и братом пропасть — просто километровая. И с каждой такой встречей они становились всё дальше и дальше друг от друга. Уже сейчас, когда им было только по пятнадцать лет, они оба редко проводили время в компании друг друга, предпочитая друзей. Семья для Адалин никогда не ассоциировалась с домом.

И в моменты отчаяния она думала, что лучше бы брат родился первым, и 4 минуты и 16 секунд не существовало бы вовсе.

Однако, даже когда их отношения ощущались холоднее ледников Антарктиды, между ними всё ещё продолжали существовать остатки той семейной идиллии, о которой так мечтала Адалин. На удивление, они с братом настолько обожали играть в шахматы, что только это и давало им времени наедине. Если, конечно, отец на находил их здесь.

Это было некой возможностью для Эда отомстить сестре за первенство в рождение — а для Адалин хорошей возможностью пообщаться с братом. Пусть и на настоящем шахматном поле боя, но такая возможность давала Аде одно хорошее преимущество. За время игр она смогла достаточно хорошо изучить брата, чтобы выучить тактику его игр.

Эдвард всегда нападал бездумно — как только он видел возможность забрать себе фигуры сестры, в его глазах загорался настоящий животный азарт. Он уже не задумывался о том, что ему нужно продумывать каждый свой ход, мечтая лишь о сладком вкусе мести и дурманящей победы. А потом Адалин ставила ему шах и мат, Эдвард проигрывал и злился уже не на себя. А на сестру, которая снова оказалась в выигрыше.

… и их отношения становились хуже.

Адалин сдвигает ладью влево одну клетку. Откидывается на спинку кресла, и почти скатывается по нему вниз в полулежачее положение. От чёрно-белых клеточек рябило перед глазами; от двигающихся фигур уже порядком тошнило. Ада поднимает глаза на брата, наблюдая за его лицом в полумраке библиотеки. Его карие глаза горят безумным огнём, с остервенением скользя по дочке, в надежде найти хоть какой-нибудь изъян в разыгрываемой ими партией — хоть что-нибудь, что докажет его первенство. Эдвард не торопился, но все его мысли были слишком поглощены победой, чтобы продумать свои ходы достаточно хорошо.