Однако роль литературы совсем не в этом. Как написал Филипп Соллерс в своей последней книге: «Литература служит не для того, чтобы говорить о хорошем. Она будоражит» («Секретный агент», 2021). В Нидерландах социальные сети раскритиковали голландскую переводчицу американской поэтессы Аманды Горман за то, что она белая. Перед лицом столь масштабной и злобной полемики Марика Лукас Рейневелд вынуждена была отказаться от участия в этом проекте. Итак, мы входим в мир, где переводить чернокожих должны только чернокожие. Это отрицание открытости. Я всегда считал, что литература служит именно для того, чтобы узнавать то, чего не знаешь. Переводчица ничего не «присваивала»: она пыталась поставить себя на место другой женщины. Единственное, что от нее требовалось, это обладать талантом. Писатель, который говорит о том, в чем он не разбирается, может быть не менее блистательным, чем писатель, который говорит о том, в чем он разбирается. Литература должна позволять творцам воображать себе такую жизнь, которая отличается от их собственной. Все дело в любознательности. Панург говорит Пантагрюэлю, что он голоден, на тринадцати языках, включая греческий, латынь, баскский и три языка, выдуманных самим Рабле. Литература – это жажда общения с чем-то посторонним, чужим. Это желание объять весь мир. Если препятствовать писателям говорить о жизни других и на их языке, то с таким же успехом можно было бы немедленно закрыть границы, запретить поездки и окончательно отделить людей друг от друга. Ой, извините, именно это сейчас и происходит.

У одних произведений исправляют названия (роман «Десять негритят» Агаты Кристи переименован в «Их было десять»), другие произведения требуют полностью изъять из книжных магазинов (дневники Мацнеффа). «Спящую красавицу» обвиняют в пропаганде изнасилований, «Унесенных ветром» считают расистским романом, как и «Книгу джунглей» Киплинга. «Кармен» критикуют за инсценировку феминицида, но что делать с Бернаром-Мари Кольтесом и его «Битвой негра с собаками» (1980)? Стоит ли переименовать эту пьесу в «Битву пострадавших от расизма с семейством псовых»? А что сказать про «Как заниматься любовью с негром, не выбиваясь из сил» Дани Лаферьера (1985), первый гиперпровокационный роман члена Французской Академии гаитянского происхождения, рассказывающий о безудержной сексуальной жизни молодого чернокожего, который спит с белыми девушками в Монреале под звуки джаза, чтобы отомстить за рабовладельчество? Изымаем из книжных магазинов или нет?

Издатель Брюса Вагнера попросил его вырезать слово «толстый» (fat). Он описывал тучного человека и выбрал это прилагательное. Ему посоветовали написать «крупный» или «с лишним весом», но не «толстый». Брюс покинул его издательство и опубликовал свою последнюю книгу прямо в интернете. В Соединенных Штатах студенты филологического факультета, шокированные «Великим Гэтсби», призывают сделать trigger warnings (предупреждение о том, что материал может провоцировать болезненные переживания или вызывать воспоминания о пережитой травме), чтобы заранее известить чувствительных читателей о том, что Том Бьюкенен жестоко преследует свою жену Дейзи.

Филипп Мюрэ был прав: «Со времен „Империи Добра" добро ухудшилось».

В 2020 году я встретился с двумя репортерами The New York Times – Норимицу Ониши и Констаном Меэ, которые стремились очистить французскую литературную среду: такая борьба заслуживает похвал, тут есть над чем поработать. Они упрекали членов жюри премии «Ренодо» за то, что они старые и на 90 % – мужчины. Я ответил им, что сделаю все возможное, чтобы ускорить смерть моих пожилых коллег, дабы заменить их женщинами. К тому же они не понимали, почему члены жюри избираются пожизненно, а не обновляются ежегодно, как это происходит с британской Букеровской премией и американской Пулитцеровский премией. Я сказал, что не несу ответственности за устав, высеченный в камне столетие назад, и что давление издателей, силовые игры, привязанности и перебранки, городские обеды, оказание любезностей и интимные связи в любых ситуациях, как ни странно, привели к лучшему списку удостоенных награды, чем квоты, паритет, прозрачность и «книги для хорошего самочувствия» (feel good books) англосаксонских премий. И даже как политкорректный писатель, я отмечаю, что так называемая исковерканная вселенная, в которой я вращаюсь в течение тридцати лет, дает возможность для зарождения более свободных, новаторских, провокационных и изобретательных книг, чем диктатура конформизма, с ее обратной дискриминацией и запоздалым чувством вины. Хотим ли мы, чтобы французские литературные премии равнялись на систему «Оскара» в Соединенных Штатах, где отныне при подаче заявки в категорию «лучший фильм» картины должны соответствовать таким требованиям, чтобы 30 % персонажей были афроамериканского, арабского, латиноамериканского, азиатского, индейского происхождения, представителями ЛГБТ, женщинами или людьми с особенностями физического или ментального развития?

Мой ответ конечно же не был опубликован в американской газете.

Вопрос об отделении личности художника от его творчества разрешил Пруст в сборнике эссе «Против Сент-Бёва». Он призывает не судить о романе по жизни его автора. Пруст довольно четко отвечает на аргумент, выдвигаемый стендап-комиком Бланш Гарден («Странно, что отделение автора от его произведений применяется только к художникам, мы не говорим о булочнике: конечно, он насилует детей в пекарне, зато он делает необыкновенные багеты»): клиент булочника может продолжать есть его багет, потому что арестовывать преступника – это дело полиции, а не потребителя круассанов. Пруст четко различает «социальное я» и «внутреннее я». Если «социальное я» насилует детей в пекарне, то его должны судить органы юстиции, но читателю не нужно знать ничего, кроме «внутреннего я». Читатель просто хочет прочитать хорошую книгу, а хорошие книги порой написаны монстрами. В данной «Библиотеке выживания» я много рассказываю о жизни писателей (я скорее критик в духе Сент-Бёва), но с юридической точки зрения я полностью на стороне Пруста. Необходимо отделять произведения от криминальной жизни их подозрительных авторов.

Полиция и судебное ведомство должны обеспечивать соблюдение закона. А литературные критики должны поддерживать любые таланты, независимо от того, кому талант принадлежит, святому или психопату.

На мой взгляд, суть проблемы в том, что политкорректоры хотят подновить мир, придав ему положительную окраску. В качестве политкорректного писателя я полностью согласен с таким замыслом: действительно досадно, что мир столь аморален. Но разве не это создает его красоту? Мир заключает в себе не только добро. Он не хорош и не плох, он просто существует. Жизнь порой вызывает отвращение, она бывает несовершенной, несправедливой, тягостной, ужасной, но внезапно появляется просвет, переполняющий нас радостью. Был один поэт, который это понимал, – Бодлер. Он все представил в сжатом виде, назвав свой сборник стихотворений «Цветы зла», а не «Рододендроны добра». Цветок произрастает на месте, где лежат груды трупов, он распускается, подпитываясь сточными водами, его лепестки сияют, быть может, как раз для того, чтобы заставить нас позабыть о мерзости его перегнойной почвы. Величайший сборник французской поэзии стал первым произведением, подвергшимся цензуре политкорректности. То же самое произошло с книгой «Чистое и порочное» Колетт, которую я ставлю на первое место в своем списке. Постоянная борьба между чистым и порочным происходит в каждом из нас. Она и представляет собой главную тему литературы. Чистое никогда не победит порочное, надеяться на это – значит питаться иллюзиями. Стремление к чистоте нас возвышает, зато принятие порочности нас утешает. Жан Кокто сжал эту дилемму до магической формулы: «Величие Колетт проистекает из того факта, что неспособность разделять добро и зло привела ее в состояние невинности». Практически все лучшие писатели были распутными. Пора прекратить требовать от деятелей искусства быть совершенными. Это противоречит их профессии. Я хотел бы быть правильным человеком, но у меня редко получается. Вот о чем стоит рассказывать. Наша роль состоит не в том, чтобы наставлять массы на путь истинный, а в том, чтобы блестяще описывать наши слабости. Как пишет Жан Жене в «Богоматери цветов» в 1944 году: «моя глубинная склонность к бесчеловечности».

В нижеследующей «Библиотеке» вы обнаружите троих выживших после нападения на издание Charlie Hebdo, множество свихнувшихся на почве секса, один из которых вспорол живот беременной женщине, отъявленных наркоманов, открытых лесбиянок, высокомерных содомитов, один из которых утверждает, что «грех – это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни», гетеросексуальных феминисток, мизантропов, гордящихся своим человеконенавистничеством, одного коллаборациониста и нескольких нимфоманок, евреев-антисемитов, как минимум трех безнаказанных садистов, добрую половину нераскаявшихся обывателей, одну жертву педофила, которая принимает себя за Лолиту, смешную поездку в Освенцим, несколько кровавых терактов, ужасное землетрясение, десяток декадентов, один из которых провел два года в тюрьме, двух самоубийц, двух инвалидов войны, получивших лицевое ранение, двух бывших проституток и двух весьма процветающих стриптизерш. А победительницей моего хит-парада является женщина, бросившая мужа ради своего 17-летнего пасынка.

Woke-культура (на французский переводится как «культура ouin-ouin») борется с расовой, социальной, религиозной и гендерной дискриминацией. Как политкорректный писатель, я выступаю против любых форм расизма, но я также понимаю, что роль романов состоит не в том, чтобы исправлять несправедливость. На самом деле у романов нет никакой миссии. Цель литературы заключается не в силе духа и даже не в заглаживании социальных дисбалансов. Сенсационная новость: у литературы нет иного смысла, кроме как быть красивой и доставлять удовольствие читателю. К стилю писателя следует применять британское правило never explain, never complain («никогда ничего не объясняй и никогда не жалуйся»). В хорошей художественной литературе автор ничего не растолковывает и не занимается нытьем на протяжении всей книги. Стоит ли американизировать культуру поведения французов? Под попыткой The New York Times дисквалифицировать жюри премии «Ренодо» скрывается гораздо более принципиальная война между возмущенными людьми, которые хотят придать искусству нравственный характер, и эрудитами, которые все еще полагают, что о вкусах не спорят. С одной стороны, произведения оцениваются по физическим, юридическим и ЛГБТ критериям, с другой – лауреаты премии выбираются исходя из самых причудливых прихотей и непреодолимой субъективности. Два лагеря, выступающие друг против друга, легко сводятся к противостоянию чистого и порочного. Какой лагерь выберете вы? Вот в чем вопрос, и от ответа отныне зависит будущее литературы. Готов поспорить, что Колетт предпочла бы порочность чистоте, но ее больше нет, чтобы это подтвердить. Самым прекрасным персонажем «Волшебной горы» Томаса Манна является женщина, Клавдия Шоша, которая заявляет: «Мы считаем, что нравственность не в добродетели, но скорее в обратном […] когда мы грешим, когда отдаемся опасности, тому, что нам вредно, что пожирает нас».